Случаи отречения от престола в русской истории. Отречение от прав на престол по законам российской империи. Продолжение исторического сюжета

- отречение от престола императора Николая II . За 100-летний период, прошедший с февраля 1917 г., опубликовано множество воспоминаний и исследований, посвященных этой теме.

К сожалению, нередко глубокий анализ заменяли весьма категоричные оценки, основанные на эмоциональном восприятии тех давних событий. В частности, распространено мнение, что сам акт отречения не соответствовал действовавшим на момент его подписания законам Российской империи и вообще был сделан под серьезным давлением. Очевидно необходимо рассмотреть вопрос о правомерности или неправомерности самого отречения Николая II .

Нельзя категорически утверждать, что акт отречения есть следствие насилия, обмана и иных форм принуждения в отношении Николая II.

«Акт отречения, как явствует из обстановки подписания… не был свободным выражением Его воли, а посему является ничтожным и недействительным»,

Утверждали многие монархисты. Но данный тезис опровергается не только свидетельствами очевидцев (их можно приводить множество), но и собственными записями императора в дневнике (например, запись от 2 марта 1917 г).

«Утром пришел Рузский и прочел длиннейший разговор по аппарату с Родзянкой. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, так как с ним борется соц.-дем. партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев - всем главнокомандующим. К 2,5 часам пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился…»

(Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 625).

«Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения России»,

Эти слова из дневниковых записей государя и его телеграмм от 2 марта 1917 г. лучше всего объясняли его отношение к принятому решению.

Факт сознательного и добровольного отказа императора от престола не вызывал сомнений и у современников. Так, например, киевское отделение монархического «Правого центра» 18 мая 1917 г. отмечало, что «акт об отречении, написанный в высшей степени богоугодными и патриотическими словами, всенародно устанавливает полное и добровольное отречение… Объявлять, что это отречение лично исторгнуто насилием, было бы в высшей степени оскорбительно прежде всего к особе монарха, кроме того, совершенно не соответствует действительности, ибо государь отрекался под давлением обстоятельств, но тем не менее совершенно добровольно».

Но наиболее ярким документом, пожалуй, является прощальное слово к армии, написанное Николаем II 8 марта 1917 г. и изданное затем в форме приказа № 371. В нем в полном осознании совершенного говорится о передаче власти от монарха к Временному правительству .

«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска, - писал император Николай II. - После отречения мною за себя и за сына моего от престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия… Кто думает теперь о мире, кто желает его, тот - изменник Отечества, его предатель… Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы - только на руку врагу…»

(Корево Н. Н. Наследование престола по Основным государственным законам. Справка по некоторым вопросам, касающимся престолонаследия. Париж, 1922. С. 127-128).

Примечательна и оценка известных телеграмм от командующих фронтами, повлиявших на решение государя, в воспоминаниях генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего Ю. Н. Данилова , очевидца событий:

«И Временным комитетом членов Государственной думы, Ставкой и главнокомандующими фронтами вопрос об отречении… трактовался во имя сохранения России и доведения ею войны до конца не в качестве насильственного акта или какого-либо революционного “действа”, а с точки зрения вполне лояльного совета или ходатайства, окончательное решение по которому должно было исходить от самого императора. Таким образом, нельзя упрекать этих лиц, как это делают некоторые партийные деятели, в какой-либо измене или предательстве. Они только честно и откровенно выразили свое мнение, что актом добровольного отречения императора Николая II от престола могло быть, по их мнению, обеспечено достижение военного успеха и дальнейшее развитие русской государственности. Если они ошиблись, то в этом едва ли их вина…»

Конечно, следуя конспирологической теории заговора против Николая II , можно предположить, что принуждение могло быть применено к государю в случае непринятия им отречения. Но добровольное решение монарха отречься от престола исключало возможность принуждения его кем-либо к такому действию.

Уместно в этой связи привести запись вдовствующей императрицы Марии Федоровны , матери Николая II , из ее «памятной книжки»:

«…4/17 марта 1917 г. В 12 часов прибыли в Ставку, в Могилев, в страшную стужу и ураган. Дорогой Ники встретил меня на станции, мы отправились вместе в его дом, где был накрыт обед вместе со всеми. Там также были Фредерикс, Сергей Михайлович, Сандро, который приехал со мной, Граббе, Кира, Долгоруков, Воейков, Н. Лейхтенбергский и доктор Федоров. После обеда бедный Ники рассказал обо всех трагических событиях, случившихся за два дня. Он открыл мне свое кровоточащее сердце, мы оба плакали. Сначала пришла телеграмма от Родзянко, в которой говорилось, что он должен взять ситуацию с Думой в свои руки, чтобы поддержать порядок и остановить революцию; затем - чтобы спасти страну - предложил образовать новое правительство и... отречься от престола в пользу своего сына (невероятно!). Но Ники, естественно, не мог расстаться со своим сыном и передал трон Мише! Все генералы телеграфировали ему и советовали то же самое, и он, наконец, сдался и подписал манифест. Ники был невероятно спокоен и величествен в этом ужасно унизительном положении. Меня как будто ударили по голове, я ничего не могу понять! Возвратилась в 4 часа, разговаривали. Хорошо бы уехать в Крым. Настоящая подлость только ради захвата власти. Мы попрощались. Он настоящий рыцарь»

(ГА РФ. Ф. 642. Оп. 1. Д. 42. Л. 32).

Сторонники версии незаконности отречения заявляют об отсутствии соответствующего положения в системе российского государственного законодательства. Однако отречение от престола предусматривала статья 37 свода Основных законов 1906 г.:

«При действии правил… о порядке наследия престола лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании престола».

Статья 38 подтверждала:

«Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным».

Толкование этих двух статей в дореволюционной России, в отличие от толкования русского зарубежья и части наших современников, не вызывало сомнений. В курсе государственного права известного российского правоведа профессора Н. М. Коркунова отмечалось:

«Может ли уже вступивший на престол отречься от него? Так как царствующий государь, несомненно, имеет право на престол, а закон предоставляет всем, имеющим право на престол, и право отречения, то надо отвечать на это утвердительно…»

Аналогичную оценку содержал курс государственного права, написанный не менее известным российским правоведом, профессором Казанского университета В. В. Ивановским :

«По духу нашего законодательства… лицо, раз занявшее престол, может от него отречься, лишь бы по причине этого не последовало каких-либо затруднений в дальнейшем наследовании престола».

Но в эмиграции в 1924 г. бывший приват-доцент юридического факультета Московского университета М. В. Зызыкин , придавая особый, сакральный смысл статьям о престолонаследии, отделил «отречение от права на престол», которое, по его толкованию, возможно только для представителей правящего дома до начала царствования, от права на «отречение от престола» , которым уже царствующие якобы не обладают. Но подобное утверждение условно. Господствующий император не исключался из царствующего дома, вступал на престол, имея на то все законные права, которые сохранял за собой в течение всего царствования.

Теперь об отречении за наследника - цесаревича Алексея Николаевича . Здесь важна последовательность событий. Напомним, что первоначальный текст акта соответствовал варианту, предписанному Основными законами, т. е. наследник должен был вступить на престол при регентстве брата императора - Михаила Романова .

Российская история еще не знала фактов отречения одних членов царствующего дома за других. Однако это могло считаться неправомерным в случае, если осуществлялось бы за совершеннолетнего дееспособного члена императорской фамилии.

Но, во-первых , Николай II отрекался за своего сына Алексея , достигшего в феврале 1917 г. лишь 12,5 лет, а совершеннолетие наступало в 16. Сам несовершеннолетний наследник, разумеется, не мог принимать каких-либо политико-правовых актов. По оценке депутата IV Государственной думы, члена фракции октябристов Н. В. Савича ,

«цесаревич Алексей Николаевич был еще ребенком, никаких решений, имеющих юридическую силу, он принимать не мог. Следовательно, не могло быть попыток заставить его отречься или отказаться занять престол».

Во-вторых, государь принял данное решение после консультаций с лейб-медиком профессором С. П. Федоровым , заявившим о неизлечимой болезни наследника (гемофилии). В связи с этим возможная кончина единственного сына до достижения им совершеннолетия стала бы тем самым «затруднением в дальнейшем наследовании престола», о котором предупреждала статья 37 Основных законов.

После состоявшегося отречения за цесаревича неразрешимых «затруднений в дальнейшем наследовании престола» акт от 2 марта 1917 г. не создавал. Теперь великий князь Михаил Александрович возглавил бы дом Романовых, а его наследники продолжили бы династию. По оценке современного историка А. Н. Каменского ,

«манифест и телеграмма стали по существу законными документами тех лет и письменным указом об изменении закона о престолонаследии. Этими документами автоматически признавался и брак Михаила II с графиней Брасовой. Тем самым автоматически граф Георгий Брасов (сын Михаила Александровича - Георгий Михайлович. - В. Ц.) становился великим князем и наследником престола государства Российского».

Конечно, следует помнить о том, что на момент составления и подписания акта об отречении государь не мог знать о намерении своего младшего брата (бывшего в те дни в Петрограде) не принимать престола до решения Учредительного собрания…

И последний довод в пользу незаконности отречения. Мог ли император принимать данное решение в соответствии со своим статусом главы государства, ведь Российская империя после 1905 г. - это уже думская монархия, и законодательная власть разделялась царем с законодательными учреждениями - Государственным советом и Государственной думой?

Ответ дает статья 10 Основных законов, которая устанавливала приоритет государя в исполнительной власти:

«Власть управления во всем ее объеме принадлежит государю императору в пределах всего государства Российского. В управлении верховном власть его действует непосредственно (т. е. не требует согласования с какими-либо структурами. - В. Ц.); в делах же управления подчиненного определенная степень власти вверяется от него, согласно закону, подлежащим местам и лицам, действующим его именем и по его повелениям».

Особое значение имела также 11-я статья, позволяющая издавать нормативные акты единолично:

«Государь император в порядке верховного управления издает в соответствии с законами указы для устройства и приведения в действие различных частей государственного управления, а равно повеления, необходимые для исполнения законов».

Разумеется, эти единолично принятые акты не могли менять сути Основных законов.

Н. М. Коркунов отмечал, что указы и повеления, издаваемые «в порядке верховного управления», носили законодательный характер и не нарушали нормы государственного права. Акт отречения не менял системы власти, утвержденной Основными законами, сохраняя монархический строй.

Интересную психологическую оценку этому акту дал известный русский монархист В. И. Гурко :

«…Русский самодержавный царь не имеет права чем-либо ограничивать свою власть… Николай II почитал себя вправе отречься от престола, но не вправе сократить пределы своих царских полномочий…»

В акте об отречении не нарушалась и формальная сторона. Он был скреплен подписью «подлежащего министра», так как по статусу министр императорского двора генерал-адъютант граф В. Б. Фредерикс скреплял все акты, касавшиеся и «учреждения об императорской фамилии», и имевшие отношение к престолонаследию. Не меняли сути документа ни карандашная подпись государя (впоследствии защищенная лаком на одном из экземпляров), ни цвет чернил или графита.

Что касается формальной процедуры окончательной легализации - утверждения акта Правительствующим сенатом, - то с этой стороны затруднений не возникло. 5 марта 1917 г. новый министр юстиции А. Ф. Керенский передал обер-прокурору П. Б. Врасскому акт об отречении Николая II и акт о «непринятии престола» великим князем Михаилом Александровичем. Как вспоминали участники этого заседания,

«рассмотрев предложенный на его обсуждение вопрос, Правительствующий сенат определил распубликовать оба акта в “Собрании узаконений и распоряжений правительства” и сообщить об этом указами всем подчиненным Cенату должностным лицам и правительственным местам. Оба акта приняты Сенатом для хранения на вечные времена».

В условиях продолжающейся войны важнейшим делом становилась победа над врагом. Ради блага Родины, по существу, - ради этой победы отрекался от престола государь. Ради нее он призывал своих подданных, солдат и офицеров, принести новую присягу.

Формально-правовое толкование законности или незаконности отречения никак не умаляло нравственного подвига государя. Ведь участники тех далеких событий - не бездушные субъекты права, не «заложники монархической идеи», а живые люди. Что было важнее: соблюдение обетов, данных при венчании на царство, или сохранение стабильности, порядка, сохранение целостности вверенного государства, столь необходимые для победы на фронте, в чем его убеждали члены Государственной думы и командующие фронтами? Что важнее: кровавое подавление «бунта» или предотвращение, пусть и ненадолго, надвигавшейся «трагедии братоубийства»?

Для государя-страстотерпца стала очевидной невозможность «переступить через кровь» во время войны. Он не желал удерживать престол насилием, не считаясь с количеством жертв…

«В последнем православном российском монархе и членах его семьи мы видим людей, стремившихся воплотить в своей жизни заповеди Евангелия. В страданиях, перенесенных царской семьей в заточении с кротостью, терпением и смирением, в их мученической кончине в Екатеринбурге в ночь на 4/17 июля 1918 г. был явлен побеждающий свет Христовой веры, подобно тому, как он воссиял в жизни и смерти миллионов православных христиан, претерпевших гонение за Христа в ХХ веке»,

Так оценивался нравственный подвиг императора Николая II в определении Архиерейского собора Русской православной церкви о прославлении новомучеников и исповедников российских ХХ века (13-16 августа 2000 г.).

Василий Цветков,
доктор исторических наук

Тема, вынесенная в заглавие статьи, может показаться узкоспециальной, однако она затрагивает едва ли не самые основы монархического мировоззрения, т.к. касается осмысления одного из важнейших моментов в истории нашей Монархии и Династии - отречения Императора Николая II и последовавших за этим событий. Их правовое понимание в массовом сознании до сих пор несет на себе неизгладимые следы революционной смуты, что приводит к всевозможным искажениям монархического правосознания, вплоть до пресловутого «земского собора».

Подавляющее большинство монархистов признает отречение Государя недействительным, но причины этому называют самые разнообразные и всегда не те, которые нужно. Здесь и миропомазание, и какая-то мифическая клятва, данная при коронации, и непредусмотренность отречения царствующего Императора в законах, и неверная информированность о положении в столице. Особо «веская»причина - «вынужденность»отречения, как будто не абсолютное большинство наших поступков бывает вынуждено теми или иными обстоятельствами.

Многие люди с монархическими симпатиями, но не желающие обременять себя лишними проблемами, считают, что Николай II так и продолжает царствовать до сих пор, признают себя его «подданными»и чувствуют себя при этом вполне комфортно - такое «царствование»не только никогда не кончится, но и не может причинить никому ни малейшего беспокойства.

Но на таком своеобразном некромонархизме успокаиваются далеко не все. Ведь известно, что Государь передал власть брату - Великому Князю Михаилу Александровичу, который согласился ее принять только если на то будет воля народа, выраженная учредительным собранием. Среди наиболее вдумчивых аналитиков принято тихо радоваться тому, что это собрание будто бы «не успело»решить вопрос о форме государственного устройства. Правда радость эта слегка затуманивается грустью, когда становится известно, что пресловутая «учредилка», несмотря на кратковременность своего существования, прекрасно «успела»провозгласить республику. Какие выводы следуют из этого для монархистов и должны ли они становиться республиканцами - эти вопросы так и остаются непроясненными.

Бывает и хуже - Великий Князь предстает в роли «императора Михаила II». И его полуторадневное «царствование»знаменуется одним славным деянием - он передает власть народу, от которого Романовы будто бы и приняли ее в 1613 году - во временное, надо полагать, пользование. Этот «император», безоговорочно признаваемый республиканцами, сам является порождением глубоко и безнадежно демократического миросозерцания.

Иногда появляется и третий «император»- Алексей Николаевич, который, что интересно, прекрасно совмещается с двумя предыдущими, не исключая ни первого, ни второго.

Впрочем, можно не продолжать. Сказанного вполне достаточно, чтобы стало ясно, что важнейший, переломный момент в судьбах русской монархии, который как никакой другой нуждается в правильном осмыслении, представляет собой в этом отношении подлинные Авгиевы конюшни, расчистке коих давно пора хотя бы положить начало. Попробуем это сделать. Но для нашего, так сказать, архимедова рычага нужно найти твердую точку опоры. Самой надежной такой точкой будут Законы Российской Империи. Посмотрим, что в них говорится на интересующую нас тему.

Вопросу отречения от прав на Престол посвящены две статьи Основных Законов, помещенные в главе «О порядке наследия Престола». Статьи эти таковы:

«37. При действии правил, выше изображенных о порядке наследия Престола, лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола.

38. Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным».

Первое, что ясно из этих статей - это то, что вопросы отречения от прав на Престол регулируются нормами публичного права. Это заставляет вспомнить различие между публичным и частным правом, которое было известно еще в Древнем Риме. Классический римский юрист Ульпиан сформулировал его так: «Публичное право есть то, которое относится к положению Римского государства, частное - которое относится к пользе отдельных лиц».

Если с «пользой отдельных лиц»и так все ясно, то к «положению государства»со стороны его подданных могут относиться только их обязанности. В основе разделения права на эти две области лежит разграничение интересов. Публичное право, в отличие от частного, охраняет интересы государства. Его нормы отличаются от частно-правовых своим характером - они всегда императивные, т.е. повелительные. Важнейшей отраслью публичного права, наряду с финансовым, уголовным, судебным и пр., является право государственное.

В сфере действия частного права, при наследовании лицом какого-либо имущества, было бы очень странно устанавливать специальный закон, предоставляющий человеку право не брать то, что ему принадлежит по закону. В системе же публичного права замещение Престола определенным лицом в установленном порядке представляет собой обязанность перед государством. Ее природа в точности такова, как гражданские обязанности подданных, - например, воинская повинность. Освободить от нее может только высшая власть.

Такой подход к вопросам, связанным с престолонаследием, очень характерен именно для русского права, где государственная точка зрения никогда не была замутнена никакими пережитками и чужеродными примесями. В Западной Европе дело обстояло несколько иначе. Сформировавшаяся там в Средние века система отношений, называемых феодальными, отличалась своим всеобъемлющим частно-правовым характером. Земельные пожалования монархов своим вассалам сопровождались известными властными полномочиями, которые также приобретали свойства частного владения.

Это в свою очередь обратно влияло на сами государственные отношения, которые весьма сильно «приватизировались». Широко известно средневековое определение монарха, как «первого среди равных»- по отношению к его собственным вассалам. Даже ликвидируя феодальную систему, восстанавливая государственные отношения, монархи действовали зачастую теми же феодальными методами, выступая просто в качестве сильнейших владетелей. В деле преобразования феодальных отношений в государственные большую роль сыграло идейное наследие римского публичного права, что привело к становлению т.н. абсолютизма.

В Германии дело обстояло намного хуже. Там сами феодальные владения преобразовывались в суверенные государства. Смешение частно-правовых начал с публичными стало сущим проклятием немецкого государственного права. Смешения эти могли быть самыми причудливыми. Например, «не допускались завещания, но допускались соглашения», хотя и то, и другое - типичные принадлежности частного права. «Семейные статуты»владетельных домов включались со всеми своими «цивилизмами»в основные государственные законы и пр.

В России становление государственных отношений происходило несколько другим путем. Родовое владение Русской землей, соответствующие родовые отношения между членами правящего княжеского рода - подобная архаика исторически предшествовала даже самому разделению права на частное и публичное. Проявления же частно-правовых начал, бывших продуктом разложения этой системы, были тут же использованы (завещание княжеских владений, «купли»Ивана Калиты и пр.) для преобразования родовых отношений в государственные.

Последние отголоски частно-правовых, а то и родовых понятий, еще заметные в правосознании последних Московских Рюриковичей, были окончательно «зачищены»с пресечением этой династии. При призвании на царство Бориса Годунова замещение престола уже рассматривалось как государственное дело, общее для всех «чинов», в котором клан Рюриковичей даже не принимался во внимание в качестве носителя каких-либо прав.

С точки зрения публичного права, отказ принять Престол представляет собой всего лишь нежелание исполнить свою обязанность. Но отношение к правам на Престол имеет одну составляющую, которую на первый взгляд, можно принять за частно-правовую, тем более, что в средневековом правосознании она именно таковой и являлась. Дело в том, что заставить насильно царствовать так же невозможно, как заставить владеть какой-либо собственностью.

По теории римского частного права, для владения необходимо две составляющие: «тело»- фактическое обладание, и «душа»- желание, намерение иметь вещь своею. Вот эта-то «душа»совершенно необходима для принятия верховной власти. Но не следует здесь усматривать какую-то глубокую частно-правовую сущность. Это то же самое желание, согласие, которые необходимы для исполнения всякой государственной, да и общественной должности.

Можно, конечно, принудить к этому силой - в древних демократиях назначали на должности по жребию - но в силу исторической практики это было признано попросту нецелесообразным. Исполнение должности неразрывно связано с проявлением воли, для эффективного ее исполнения непременным условием служит готовность, согласие лица ее исполнять.

Согласие это, конечно, может мотивироваться и долгом, но решающую роль здесь играют как желание, так и способности. Таким образом, для осуществления верховной власти, как исполнения государственной должности, необходимо согласие, т.е. для принятия Престола нужно согласие царствовать.

Это согласие в мире средневековых традиций, где на Престол смотрели как на частное владение, разумелось само собой. Но в системе публичного права вступление на Престол является не только принятием государственной должности, но и обязанностью. Получается, что для исполнения обязанности необходимо согласие. К тому же эта должность состоит ни в чем ином, как в исполнении функции верховной власти - уж к этому-то принудить невозможно никоим образом - власти выше верховной быть не может.

Закон рассматривает эту коллизию в системе публично-правовых отношений и разрешает ее действием присущих ему государственно-правовых механизмов. Закон признает нежелание царствовать достаточной причиной для отречения. Но само выражение этого нежелания не создает еще отречения в юридическом смысле. Таковым его делает только обращение в закон.

Рассматривая ст. 38 Основных Законов вне общего контекста, можно подумать, что обращение в закон - это всего лишь одно из двух (наряду с обнародованием) условий невозвратности отречения. Но этим его значение отнюдь не ограничивается. Более того, в системе публичного права только оно и делает отречение юридическим фактом. Яснее всего это видно из ст. 37.

Прежде всего ст. 37 предоставляет право на отречение. Отсюда ясно, что изначально такого права, как чего-то естественного, ни у кого нет. Кроме того, это право ограничивается условием. Не суть важно даже, каково именно это условие; главное в том, что отречение может быть и не разрешено.

Конечно, царствующий Император может не утвердить отречение Наследника, но трудно представить, как можно будет потом заставить его царствовать. Еще труднее вообразить, как можно не позволить отречься лицу, которому уже наступила очередь наследования. Это очень похоже на излюбленный прием римского права - юридическую фикцию - допущение того, чего нет в действительности, но что помогает юридическому акту вернее достичь своего назначения. Ст. 37 достигает этого в полной мере - она ярко и рельефно-выпукло демонстрирует публично-правовую природу отношения к праву на Престол в российских законах.

Статьи об отречении были введены Императором Николаем I. До этого ни в каких законоположениях этот вопрос не затрагивался. Нетрудно увидеть, что побудительной причиной его законодательного оформления были обстоятельства, связанные с отречением Цесаревича Константина Павловича.

В истории этого отречения были «проиграны»две возможных в данном случае ситуации. Первая - отречение Наследника, утвержденное царствующим Императором. Александр I обратил его в закон особым манифестом, в котором Наследником был провозглашен следующий в очереди наследования - Великий Князь Николай Павлович. Но документ этот не бы обнародован, и это дало повод Николаю посчитать отречение недействительным, ввиду чего он принес присягу Константину как Императору.

Тем самым он создал вторую ситуацию, в которой Константину пришлось отрекаться во второй раз - уже в качестве лица, к которому непосредственно перешло право престолонаследия. Николай I обратил это отречение в закон своим манифестом о восшествии на Престол, как следующий в очереди на наследования после отрекшегося.

Есть мнение, что Николай I добивался от Константина, если уж тот решил отречься, чтобы он сначала принял Престол, а потом уже отрекся в качестве Императора. Если так, то здесь налицо попытка применения известного приема римского права - создание нового правового статуса путем совершения «мнимого»юридического акта, каковым в данном случае было бы принятие Престола Константином.

Но он своим отказом создал новый прецедент - отречение лица, к которому непосредственно пришло право наследования. В роли верховной власти, обращающей это отречение в закон, выступает здесь следующий в очереди наследования ее обладатель. Здесь интересно наблюдать тот «эмпирический»путь, которым отречение от прав наследования, которое при господстве частно-правовых отношений совершалось в одностороннем порядке, адаптировалось и оформлялось в системе публичного права.

По поводу отречения от Престола царствующего Императора принято выражать сомнения в самой его возможности - в виду того, что она не предусмотрена законом. Но до отречения Константина в законе не было ничего сказано об отказе от прав на Престол вообще. Дело здесь, видимо, в традиционном частно-правовом взгляде на вопрос отречения. То, что от владения наследством можно отказаться - это представлялось слишком естественным, чтобы оговаривать это специально.

Понятия, касающиеся отношения к Престолу, будучи пропущены сквозь частно-правовую атмосферу средневековья, настолько пропитались ее духом, что и в контексте развитого государственного права оставались зачастую каким-то нетронутым оазисом, заповедником частно-правовых реликтов, и это привычно воспринималось как норма. Это нашло отражение даже в терминологии. Отношение к Престолу определяется именно как право, а право и обязанность - это понятия диаметрально противоположные.

Но если посмотреть на соотношение прав и обязанностей с государственной точки зрения и вспомнить «монархическую установку права на основе обязанности», о которой писал Л.А.Тихомиров, то мы увидим, что право на Престол прямо вытекает из обязанности его занять.

Частно-правовое содержание имеет и само понятие «отречение». Этот термин определяет собой односторонний акт отказа от принадлежащего владения. Чтобы придать ему юридическую силу в публичном праве, его «обращают в закон», т.е. дополнительным актом сообщают ему публично-правовой статус.

Типичным проявлением частно-правового сознания была реакция Цесаревича Константина на принесенную ему присягу. Дескать, прежде чем присягать, нужно было спросить моего согласия. И возразить на это с точки зрения публичного права очень трудно. Заставить кого-то царствовать без согласия на это и в самом деле невозможно.

Публичное право вынуждено признать нежелание царствовать достаточной причиной для освобождения от такой обязанности и придать ему своими средствами юридическую силу. Так понятия, сформировавшиеся по сильным воздействием частно-правовых воззрений, осваиваются в контексте публичного права. Интересным примером этого как раз и могут служить ст. 37 и 38 наших законов. Нам неизвестно, затрагивался ли этот вопрос в законодательствах других монархий, но очевидно, что большинство из них оставляет его в первозданно-нетронутом виде.

В том, что возможность отречения изначально не была предусмотрена законом, кроме пережитков частно-правового сознания, можно найти и свою публично-правовую логику. Закон устанавливает обязанность, но не средство уклонения от нее. Он как бы ждет соответствующего казуса, чтобы на него отреагировать, но сам такой «негативной»ситуации заранее не моделирует.

Так и отречение Императора от Престола, если бы оно произошло в нормальных условиях, возможно, нашло бы затем отражение в законе. Но, скорее всего, было бы сочтено, что достаточно и тех статей, которые уже есть. Хотя речь в них идет об отречении не от Престола, а от прав на него, но ведь и занимают Престол тоже на основании имеющегося права. Тем самым понятие отречения от прав на Престол включает в себя и отречение от него самого, и второе вполне можно рассматривать как частный случай первого.

Отречение Императора Николая II и в самом деле нельзя признать действительным. И причина этого в том, что оно не было обращено в закон. Регистрация и распубликование его «реформированным Сенатом»имеют отношение разве что к «Российской республике», но к законам Российской Империи - ни малейшего. В свете последних отречение Императора могло быть обращено в закон только верховной властью, а именно - лицом, следующим в очереди наследования, которое заняло бы освободившийся Престол - по прямой аналогии с отречением Цесаревича Константина.

Аналогия здесь, конечно, не полная. В одном случае отрекается царствующий монарх, в другом - лицо, которому непосредственно пришло право наследования, но ни в коем случае не «император Константин I». Но обратить в закон и то, и другое отречение можно только одним, совершенно идентичным образом - манифестом о восшествии на Престол лица, следующего в очереди наследования.

Может возникнуть вопрос: почему Государь, как обладатель верховной власти, не мог сам обратить в закон свою волю? Да потому, что здесь его воля вступила бы в противоречие с его обязанностью. Освободить самого себя от своей же обязанности, и при том посредством полномочий, которые вытекают из этой же обязанности - это было бы верхом юридического абсурда.

Царствующему Императору, как обладателю непосредственного права на Престол, при желании отречься от такового, приходится действовать на общих, так сказать, основаниях с потенциальными носителями этого права по предписаниям ст. 37 и 38, предоставляя обращение своей воли в закон своему преемнику. Этим обеспечивается одно из важнейших свойств верховной власти - ее непрерывность. Отречение Государя от Престола становится возможным только при наличии преемника.

Кроме того, так приобретает реальную силу условие-ограничение ст. 37 («когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола» ), которое в других случаях могло бы показаться юридической фикцией. Таким образом, при отсутствии преемника отречение Императора от Престола юридически состояться не может. То есть, если Государь отказывается царствовать, то принудить его к этому, конечно же, невозможно. Но в силу публично-правового принципа, царствование его будет продолжаться dejure до тех пор, пока его законный преемник не примет Престол и не обратит отречение своего предшественника в закон.

Как известно, Император Николай II передал Престол брату - Великому Князю Михаилу Александровичу. По этому поводу совершенно справедливо отмечают, что он не имел права обходить в очереди наследования своего сына. Михаил мог принять власть только в качестве правителя при несовершеннолетнем Императоре Алексее Николаевиче. Но для удобства рассуждений предположим, что следующим в очереди наследования после Государя был бы именно Михаил. Допустим такую юридическую фикцию, тем более, что ее единодушно допустили все участники тех событий.

Итак, Великий Князь Михаил Александрович Престола не принял, но и не отказался от него. Он согласился принять корону только при одном условии: «если такова будет воля народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном Собрании, установить образ правления и новые Основные Законы Государства Российского» . Из этого следует, что другими способами он принять Престол не соглашался. В том числе и по законам Российской Империи - «силою самого закона о наследии» .

Здесь уместно напомнить, что Учредительное собрание - это ни что иное, как орган демократии, т.е. верховной власти народа. Его идея в том и состоит, что вся полнота власти принадлежит народу, который в лице своих представителей учреждает государственные органы и устанавливает законы. При самодержавной монархии все это делает сам обладатель верховной власти - монарх, а при самодержавии народном, демократии, народ выбирает для этой цели специальных представителей.

Мысль о том, что Учредительное собрание могло бы учредить самодержавную монархию, пренаивна. Это, пожалуй, единственное, чего оно не могло бы учредить, т.к. само является принадлежностью принципиально иного государственного строя, и может действовать только в его рамках. Кроме того, учреждать самодержавную монархию не было никакой необходимости. Она и так давным-давно была «учреждена». Единственное, на что могла рассчитывать Династия при «новом строе», - это установление т.н. конституционной монархии, т.е. сохранение института монархии (должности монарха) в рамках парламентской демократии.

Составители текста, подписанного Великим Князем Михаилом Александровичем (В.Д.Набоков и барон Б.Э.Нольде), как о чем-то само собой разумеющемся упомянули и «новые основные законы», которые предполагаемое собрание должно было учредить. Конечно, «старые»законы, в основе которых лежит самодержавная власть монарха, для «новой России»совершенно не годились. К законам Российской Империи все это имеет отношение только в одном пункте: по этим законам Михаил принять Престол отказался.

Шведский республиканец и специалист по русской монархии С. Скотт писал по этому поводу, что если бы Михаил отрекся безоговорочно, то тем самым он уступил бы право на престол следующему в очереди наследования - Великому Князю Кириллу Владимировичу. Но своим условным отказом-согласием Михаил будто бы «выбил корону из-под ног»Кирилла. Оставив в стороне вопрос о местонахождении короны в представлении республиканцев, отметим лишь то, что своим отказом принять Престол по закону, Михаил, в свете того же закона, преподнес корону Кириллу на бархатной подушке с золотыми кистями. Оставалось только придать этому юридический статус.

Этого, как известно, сделано не было. Кирилл Владимирович, наряду с другими совершеннолетними Членами Императорского Дома подписал заявление (составленное Великим Князем Николаем Михайловичем), где были такие слова: «Относительно прав наших и в частности моего на Престолонаследие, я, горячо любя свою Родину, всецело присоединяюсь к тем мыслям, которые выражены в акте отказа Вел. Князя Михаила Александровича» .

Разумеется, заявление о присоединении к мыслям заслуживает ту же юридическую квалификацию, как и сами эти мысли, но и это не было обращено в закон, да и сделать это было уже некому.

При поверхностном взгляде мотивы действий Членов Императорского Дома можно объяснить стремлением сохранить монархию и Династию в новом «правовом поле», в сфере действия «новых основных законов»- тем более, что в заявлении Михаила об этом сказано прямым текстом. Ничего дурного в этом, конечно, нет, но эта проблема находится уже за пределами действия наших «старых»Основных законов, и выходит за рамки рассматриваемой темы.

Если же рассмотреть всё это в свете правовых норм Российской Империи, то в первую очередь мы увидим ряд отречений, но все они будут юридически ничтожны. Следующее, на что нельзя не обратить внимания, - это глубокая лояльность Членов Династии к правам своих предшественников в очереди наследования. Никто из них не счел себя вправе лишить старших в очереди, в т.ч. самого Императора Николая II, возможности взять свои отречения назад в могущих измениться в благоприятную сторону обстоятельствах.

Республиканцам, которые считают, что члены царствующих фамилий только тем и занимаются, что выбивают друг у друга из-под ног короны, такой мотив может показаться нереальным. Но в истории нашей монархии известен случай, когда два брата - Константин и Николай Павловичи - уступали друг другу Престол в течение 20 дней.

Как бы то ни было, ни одно из отречений 1917 года, не было обращено в закон, т.е. все они остались юридически ничтожными, и царствование Императора Николая IIпродолжалось dejure до самой его смерти.

Высочайшим Актом, который положил конец революционной смуте если не во всей России, то, по крайней мере, в правосознании остатка верных (в сфере действия Основных законов о преемстве Престола), стал манифест 1924 года, в котором Государь Кирилл Владимирович объявил о принятии на себя принадлежащих ему по закону прав и титула Императора Всероссийского. Об отречении Николая IIв этом документе не упоминалось ни единым словом. И это понятно: юридически отречения не существовало, а обращать его в закон посмертно не было никакого смысла.

Единственным мотивом издания Манифеста названо окончательное убеждение в том, что Николая II и следующих за ним в очереди наследования Престола Цесаревича Алексея и Великого Князя Михаила Александровича нет в живых. Из этого следует, что царствование Кирилла Владимировича началось, согласно закону, «со дня кончины его предшественника»(ст. 53).

Эта статья, введенная Императором Николаем I, еще больше обоснована его личным опытом, что даже статьи об отречении. Уступки друг другу короны между ним и Цесаревичем Константином продолжались чуть менее месяца, но в манифесте от 12 декабря 1825 года Николай I днем восшествия на Престол называет 19 ноября - день смерти своего предшественника, Александра I.

В ходе Великой смуты ХХ века «заминка»с престолонаследием продолжалась несколько дольше. О видимой причине этого, названной в манифесте 1924 года, уже говорилось. Но и для того, чтобы осознать должным образом соотношение своих прав и обязанностей тоже нужно было время.

Император Кирилл осознал свои права совершенно в духе законов Империи. Не только как право, но и как долг. Лучше всего сказал об этом он сам: «Я только скажу, что Я, согласно закону, - Всероссийский Император и что Я сознаю свой долг. Я знаю, что придет время, и Россия будет нуждаться в законном Царе. Я требую от всех, чтобы они выполняли свой долг по отношению к Родине, и поэтому Я - первый, который это делаю».

Примечания:

Таким же долгом является царское служение и с религиозной, христианской точки зрения, но этого аспекта мы здесь не касаемся, ограничиваясь исключительно правовой стороной вопроса.

Применительно к феодальным отношениям можно говорить именно о частном владении, но ни в коем случае не о частной собственности. Здесь уместно напомнить известный афоризм римского права: «Между собственностью и владением нет ничего общего». Можно владеть чем-либо, но не быть законным собственником; можно быть собственником, но не владеть. Разумеется, нечто общее между этими двумя видами отношений все-таки есть. Совпадение собственности и владения - есть оптимальная норма.

Феодальная «условная собственность»на землю представляет собой своеобразное хроническое право владения, безальтернативное праву собственности в системе нормативных феодальных отношений, но с сильной тенденцией перерождаться в таковое в ходе разложения последних.

В свою очередь феодалы обращались для обоснования своих интересов к римскому частному праву, позволявшему им смотреть на свои владения, включая живущих на них людей, как на частную собственность.

Теория римского абсолютизма в истории европейской монархии сыграла роль далеко не однозначную. Будучи мощным идейным оружием королевской власти в борьбе с конкурентами, она оказала ей плохую услугу в дальнейшем. Римская доктрина, выросшая из республиканско-демократической почвы, смотрела на императорскую власть, как на сумму республиканских полномочий, а на императора, - как на носителя верховной власти народа.

Власть эта, как власть силы большинства, была никем и ничем не ограничена, даже никаким божественным законом, но в конечном счете мог возникнуть вопрос: не пора ли вернуть ее законному владельцу - народу, что и произошло впоследствии. Собственное же идейное содержание европейской монархии, выросшей из социального строя и христианской веры, не получило развития и, подавленное римской доктриной, зачахло.

Цитата из книги М.Зызыкина «Царская власть и Закон о Престолонаследии в России». Вышедшая в свет в 1924 году, она до сих пор остается наиболее значительным образцом антилегитимистской литературы. Ничего более серьезного соборники так и не создали.

Одна из главных идей этого сочинения такова. Российские законы, касающиеся Престолонаследия и Императорской Фамилии, целиком и полностью «рецепированы»из немецкого права и чтобы правильно понимать российские законы, нужно обращаться к немецким «первоисточникам».

Не утруждая себя доказательствами этого постулата, М.Зызыкин предлагает рассматривать наши законы с точки зрения немецкого права со всеми его феодально-средневековыми частно-правовыми пережитками и атавизмами. Иными словами, в российские законы, изначально свободные от всего этого, следует привнести весь тот исторический правовой мусор, от которого само немецкое право не знало куда деваться.

В свете этой теории, наш Закон о Престолонаследии и Учреждение об Императорской Фамилии являются, якобы, неким подобием «семейных статутов»германских владетельных домов, в которых вся полнота власти, «если дом перестает царствовать», принадлежит «агнатам дома», т.е. совокупности всех совершеннолетних членов фамилии мужского пола.

Эта идейная провокация М.Зызыкина, с соблазном обратить Императорский Дом в «династическую республику»потерпела крах. Члены Царской Фамилии оказались в то время на высоте и абсолютным большинством (за исключением известной одиозной личности [имеется в виду Великий Князь Николай Николаевич Младший, «коленопреклоненно умолявший»Николая IIотречься - ред.], с братом и племянником) признали Императора Кирилла.

Впоследствии «соборничать»стало просто неприлично, и сам М. Зызыкин расписывался в своей верности Великому Князю Владимиру Кирилловичу. Но затем, в ходе постепенного вымирания и разложения русской эмиграции, эти теории «возродились»и были занесены в постсоветскую Россию, где причисляются некоторыми к «золотому фонду»наследия Русского Зарубежья. Так что опус М.Зызыкина еще ждет подробного критического анализа.

Круг лиц, имеющих право на наследование Российского Престола, не ограничивается российскими подданными. Династии Европы полны потомками женских лиц Дома Романовых, имеющими свое место в очереди наследования. Но они вряд ли могли быть чем-либо полезными в ходе описываемых событий. Но и с Членами Династии мужского пола все не так просто. Кроме Цесаревича Алексея Николаевича среди них было еще несколько несовершеннолетних. Отречься от своих прав они не могли по причине своей неправоспособности, а их родители и опекуны не только не могли распоряжаться их правами, но и были обязаны их охранять.

«Беседа Государя Императора с английским корреспондентом»помещена в сборнике «Российский зарубежный съезд. 1926 год. Париж. Документы и материалы», М. «Русский путь», 2006, стр. 265-271.

Книга представляет собой выпуск №6 серии «Исследования новейшей русской истории»под редакцией А.Солженицына. В предисловии к документу сказано, что беседовал с Государем «видный представитель крупных органов печати г-н Штейнталь&aquo, бе

1. Причины возникновения фальсификаций

Фальсификации истории не являются чем-то необычным. Политический заказ мог подвигнуть историка выдать слухи и клевету о политических противниках за факты. За давностью лет такие «факты» приобретают вид достоверности. В фальсификациях истории ХХ века весомую роль играют «воспоминания очевидцев», которые преподносят события таким образом, чтобы оправдать преступления и создать иллюзию, позволяющую власти творить беззаконие и держать народ в неведении и в повиновении.

Почему мы верим фальсификациям? Влияние культурной среды десятилетиями вносить в сознание определенную картинку, в которой различные фальсификации и натяжки исторических объяснений соединены в некую концепцию. Любое разоблачение кажется в таком случае выступлением против истории вообще.

Концепция может строиться как череда образов, выставляющая одних деятелей прошлого как героев «без страха и упрека», других – как воплощение зла, отживших порядков, за которые они цепляются, отстаивая свои привилегии. Поэтому разоблачение фальсификации кажется посягательством на установленное различие между добром и злом. И в действительности это так. Поскольку ХХ век перепутал то и другое, смешал все представления и создал в головах людей удобное вместилище для фальсификаций.

История требует концептуального подхода. Иначе она обращается в набор фактов, которые невозможно удержать в голове, в достояние чудаков. А человек стремится к пониманию смысла истории, поскольку хочет продолжать своих предков или знать, от какого прошлого отрекается. Не понимая смысла исторического процесса, невозможно избежать социально-политических катастроф. А таких ХХ век преподнес русскому народу немало.

Пласты лжи, скрывающие истину, создаются усилиями историков и обществоведов, которые пытаются подверстать жизнь под заготовленный ответ. Марксистская методология предложила простенькую схему, согласно которой все народы и государства движутся по одной и той же исторической колее, а последовательность событий предопределена непреложным законом противоречия между производительными силами и производственными отношениями. Эта схема никогда не была верной и многократно опровергнута. Но она по-прежнему внедряется в головы российских граждан.

Интерпретаторы марксизма, исходя из этой умозрительной схемы, предопределили, что Российская Империя должна была пасть. Либеральная мысль поступает еще проще: оглядываясь в прошлое, она предполагает наличие некоего незыблемого закона, но без всякой теоретической подоплеки. Например: все империи распадались, значит, и России надлежит погибнуть. Создается правило, согласно которому можно оправдать равнодушие к судьбе собственной страны, которой предписана смерть. И оправдание ненавистников России в настоящем, в прошлом, в будущем.

2. Отречения не было

Отречение Государя Николая II от престола представляется общеизвестной истиной, поскольку этот факт был занесен в учебники и представлен как естественный результат Февральской революции 1917 года. Революция обозначена как результат «недееспособности царизма», а это состояние сфабриковано путем сокрытия реальной истории. Скрыто «русское экономическое чудо» в правление Николая II, скрыто стремительное развитие социального законодательства, скрыта эффективность имперской модели управления инородческой периферией. Поэтому Россия оказывается «отсталой», война - «империалистической» и преступной, режим – «тюрьмой народов», а Государь – «Николаем кровавым».

В действительности, никакой «революции» в феврале 1917 не было. Был заговор, охвативший узкий круг лиц, преследующих разные цели и питающихся различными иллюзиями. Его результатом было образование самозваного Временного правительства и полная изоляция Верховного Главнокомандующего – Государя Императора. Все его контакты с внешним миром с момента ареста были фальсифицированы или блокированы.

Не было и «отречения». Была фальсификация. Настолько грубо сработанная, то текст соответствующего документа был спрятан. Выражением воли Государя были представлены газетные публикации и, будто бы, отсутствие со стороны Государя какого бы то ни было сопротивления. Как солгал поэт А.Блок, близкий к заговорщикам: отрекся «как сдал эскадрон». Как и большинство участников заговора, а потому убийства Государя и его Семьи, Блок канул в начавшейся смуте.

Сомнения в том, что отречение имело место, высказывались давно. Но лишь недавно, благодаря усилиям самодеятельного историка Андрея Разумова, так называемое «отречение» стало общедоступным и было подвергнуто пристальному анализу. Сразу выявились признаки фальсификации: документ направлен по странному адресу (Ставка. Начальнику штаба), представляет собой текст телеграммы с карандашной подписью Николая II в углу (росчерк Государя не соответствует обычному, повторенному в сотнях документов), заверяющая документ запись от имени министра Двора в трех экземплярах документа полностью идентична (что невозможно: человек не в состоянии с такой точностью трижды воспроизвести запись от руки). Нет сомнений, что перед нами грубо сфабрикованная фальшивка.

Андрей Разумов также исследовал поведение лиц, которые, якобы, получили текст отречения Императора. Вместо того, чтобы сделать его достоянием гласности, она начали прятать его и сами прятаться. Чтобы фальшивка была принята за достоверный документ, надо, чтобы сначала прошла кампания в прессе. И это было сделано. После чего уже никого не интересовало, убедителен ли вид документа, адекватен ли его правовой статус. Последовавший развал управления, развал тыла, а потом фронта, снял вопрос о достоверности текста «отречения» на многие годы.

3. Причины фальсификации акта об отречении

Освобождая истину от напластований лжи, мы можем видеть, как вскрываются различные «проекты» разрушения России: германский (действия по разрушению противника изнутри, повлекшие за собой саморазрушение Германии – ноябрьскую революцию 1918), английский (попытка поставить у власти в России подконтрольного монарха – малолетнего Цесаревича Алексея или впечатлительного и неопытного в государственных делах Михаила Александровича), французский (учредить в России республику, управляемому на французский манер – тайными масонскими группировками), «кабалистический» (разрушение России до основания, истребление ее ведущих сословий). Каждый из этих «проектов» искал в России своих исполнителей и щедро финансировал их, насаждая измену. Все они сопрягались меж собой через лиц, стремившихся возвысить свою роль в истории за счет унижения России.

К измене Вере, Царю и Отечеству не всегда вело увлечение нигилистическими политическими теориями или личная ненависть к условиям жизни в Российской Империи (закон некоторыми натурами ощущается как «гнет»). К измене может приводить наивность: представление о том, что положение катастрофическое (в условиях, когда на фронтах положение было спокойным и стабильным, а погромы коснулись лишь Петрограда, где нерешительность военной власти в отсутствие Государя позволило развиться отдельным беспорядкам в массовые), и что все дело можно поправить, лишь заменив «раздражающую многих» фигуру Николая II. Оказалось, что подобные планы полностью идентичны планам злейших врагов России. Без Царя Россия начала рассыпаться, вместо борьбы с внутренним врагом, русские люди направили оружие на своих братьев.

Почему заговорщикам нужно было именно «отречение», а не свержение Государя? Их намерение состояло в том, чтобы сохранить внешние атрибуты самодержавия. Свержение означало бы открытое попрание закона, которое спровоцировало бы немедленное выступление сил, верных Государю. Но если «сам отрекся», то против кого выступать? Ведь есть еще внешний враг. Лучшие люди России были и остались на фронте, ожидая восстановления власти по закону и не понимая, что «тайна беззакония в действии» - беззаконие уже свершилось. Именно на это и рассчитывали заговорщики.

Бесспорно, свержение привело бы к большим проблемам в определении международного статуса Временного правительства, к утрате какого-либо статуса самозваных министров, а также возбуждение как революционной стихии, так и опирающейся на закон реакции. Отречение создавало иллюзию легитимности перехода России в новое состояние. Но при этом «гражданин Романов» оказывался не частным лицом, а политическим «товаром», который поторговавшись можно по сходной цене передать одной из заинтересованных сторон: немцам или англичанам. Вывоз Государя и Семьи в Тобольск означал удаление от попыток большевиков перехватить «товар» и переправить своим германским заказчикам. Планы большевиков по перевозу Семьи в Москву прямо свидетельствовали о реальности такой передачи, от которой ждали сначала подкрепления капитулянской позиции, а потом - Брестского мира. Государь сказал: «Я скорее соглашусь дать руку на отсечение!» Затем в действие вступил план сатанинской секты, предполагавшей обман большевистского руководства и ритуальное убийство Государя, его семьи и слуг.

Почему Николай II не смог опровергнуть своего «отречения»? Этот вопрос не столь таинственен, как может показаться. С момента ареста Царь был блокирован, вся его переписка фильтровалась. Многие документы (включая дневниковые записи), скорее всего, полностью или частично фальсифицированы. О том, что это именно так, говорят многочисленные факты фальсификации со стороны большевиков и эмигрантских «свидетельств», последовательно разоблачаемые историками.

Почему генералы, которые не могли не понимать значимости Царя для России, пошли на измену и соучаствовали в заговоре? Их поведение объясняется склонностью искать для себя иного – не милостивого, умного, честного, грамотного Государя, а жестокого Диктатора, у которого жаждущие не порядка, а самоуправства, генералы составили бы свиту. В насмешку над их иллюзиями, привитыми через тайные общества, в диктаторы был предложен паяц – Керенский. А когда пришел кровавый диктатор, то его свита была составлена из палачей, обагренных кровью тех же самых генералов, скверноподданных всех мастей, их врагов и врагов их врагов. Верховная власть досталась антиподу Николая II – Сталину, который вместе с соратниками пытался и Россию сделать своим собственным антиподом. До конца сделать это не получилось. Но сатанисты могут радоваться: они пролили моря русской крови. Причем пролили ее зачастую русскими же руками. Или руками наших естественных союзников.

Обманув и предав Царя, генералы и политики развернули историю на путь чудовищных страданий: вместо победы в войне 1917 года, пришлось пережить поражение и трагедию гражданской войны, а потом еще одну войну, которой не было бы, будь Россия Царской; вместо «русского чуда» (бурного экономического роста в течение всех лет правления Николая II) получили ломающую народ через колена индустриализацию, коллективизацию, голод; вместо просвещения народа – «культурную революцию», заморочившую головы людей пропагандой. Все это вместе отразилось в военной катастрофе в начале Великой Отечественной войне: индустриализация создала железо, но не солдата; «культурная революция» научила читать большевистские агитки, но не создала прочных мотивов защиты Отечества. Как сражаться за страну вспомнили, потеряв миллиона и сдав полстраны. Страшный символ измены народа, расплата за бесовщину революции – Пискаревское кладбище.

Самое страшное, что фальсификации ведут нас к тому, чтобы мы признали приметы гибели чуть ли не геройством, прославляющим народ. И тем самым отказались видеть вину, лежащую на изменниках и лжецах. Именно поэтому фальсификация русской истории ХХ века продолжается.

4. Продолжение исторического сюжета

В отношении российской государственности проводилась и проводится одна и та же политика: подчинения и порабощения народа, разграбления национального достояние. Одним из направлений этой деятельности является клевета на русских Императоров, дискредитация монархической формы правления, создание условий, при которых русские не могли бы воссоединиться со своей историей. Точно так же, как измена обволакивала Николая II, она проникает в высшие эшелоны власти и добирается до живущих в изгнании членов Российского Императорского Дома. Исторический сюжет продолжается и, судя по многим признакам, он близок к завершению: жизненные силы народа иссякают, русская государственность увядает, русская история покрыта клеветой, русские богатства захвачены олигархией, русские люди унижены и превращены в рабов бюрократии.

Большевики фальсифицировали историю собственной партии, придумали «революционный процесс» и «всемирно-историческое значение» для ничего не значащих событий. И их последователи стойко придерживались той иллюзии, которая морочила людям головы. Не случайно дело о расстреле Царской Семьи в Екатеринбурге фальсифицировалось многократно – и в 20-е годы, и в 60-е, и в 90-е. Причем послевоенные фальсификации связаны с именем А.Н.Яковлева – члена Политбюро, многие годы занимавшегося деятельностью по подрыву жизнеспособности нашего государства. С этим именем связаны и другие фальсификации – секретных протоколов «пакта» Молотова-Риббентропа, «Катынского дела». Вероятно, мы узнаем еще немало подобных же фальсификаций и их подоплеку – стремление нанести России максимальный ущерб. (Я лично видел его восторженным и пьяным в августовские дни 1991 года. Не в Белом Доме, а в Моссовете – штаб-квартире московских властей, ставших надежной опорой ельцинскому режиму.)

История с «Екатеринбургскими останками» достаточно демонстрирует, что нынешняя власть во многом следует «кабалистической» стратегии и стремится «закопать» тему злодеяния, закрыть историческую проблему, спрятать генетическую связь нынешних врагов России с внутрибольшевистской террористической группировкой, управляемой из-за океана. Множество примет фальсификации мы видим в организации экспертизы «екатеринбургских останков», размещенных теперь как музейный экспонат в так и не переданном Церкви Петропавловском соборе, где не только водят экскурсии праздных иностранцев, но и проводят концерты светской музыки.

Фамильный склеп династии продолжают осквернять. Именами убийц осквернены улицы и площади русских городов. В Москве городские власти в течение многих лет отказываются убрать имя Пинхуса Лазаревича Войкова (одного из участников и организаторов екатеринбургского злодеяния и сокрытия этого преступления) с карты столичного метро. При этом другие в Метро наименования меняются легко. Не знаю, чем так мил Войков руководству Москвы, многократно отказывавшегося удовлетворить требование общественности и даже депутатов Государственной Думы.

В России остаются прославленными злейшие ее враги – Ленин, Свердлов и другие. Но не прославлены российские Государи: есть лишь отдельные памятники – результат местных инициатив. Общегосударственная политика состоит в том, что русская история должна быть фальсифицирована, Россия – изгажена чуждыми русским именами и символами. Этим у русских хотят отбить любовь к собственной стране, убедить в том, что настоящей России больше нет и не будет.

Мы не поверим фальсификаторам. Россия для нас есть и будет. А «отречения» не было.

Так вышло, что время Николая II - это время энергичной организации антирусских сил, проникновения их во многие жизненно важные центры России.

Воспользовавшись навязанной России войной и трудностями, связанными с нею, внутренние враги России совершили государственный переворот.

Из дневника Николая II: «2 марта, четверг: …Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т.к. с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев - всем Главнокомандующим фронтов. К двум с половиной часам пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект Манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена, и трусость, и обман!».

Уже решив отречься от престола, Николай II продолжал колебаться: кому передать его - сыну или брату? Он посоветовался со своим лейб-хирургом, профессором Сергеем Федоровым: "Сергей Петрович, ответьте мне откровенно, болезнь Алексея неизлечима? " Профессор Федоров ответил: "Государь, наука говорит нам, что эта болезнь неизлечима. Бывают, однако, случаи, когда лицо, одержимое ею, достигает почтительного возраста. Но Алексей Николаевич, тем не менее, будет зависеть всегда от всякой случайности". Государь грустно сказал: "Это как раз то, что мне говорила Государыня... Ну, раз это так, раз Алексей не может быть полезен Родине, как бы я того желал, то мы имеем право сохранить его при себе".

В книге «Дни» известный правый деятель В. Шульгин так передавал слова Николая II: «Голос его звучал спокойно, просто и точно. - Я принял решение отречься от престола... До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына Алексея..., но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила... Надеюсь, вы поймете чувства отца». Решение было им принято, и вечером 2 марта, когда приехали из Петрограда представитель Временного Правительства А. И. Гучков военный и морской министр и член исполкома Думы В. В. Шульгин, он передал им акт отречения.

Акт об отречении был отпечатан и подписан в 2-х экземплярах. Подпись царя была сделана карандашом. Время, указанное в Акте, - 15 часов, соответствовало не фактическому подписанию, а времени, когда Николаем II было принято решение об отречении.

После подписания Акта Николай II выехал обратно в Ставку, чтобы попрощаться с армией. Из дневника Николая II: «3 марта, пятница: Алексеев пришел с последними известиями от Родзянко. Оказывается, Миша (младший брат царя) отрекся в пользу выборов через 6 месяцев Учредительного собрания. Бог знает, кто его надоумил подписать такую гадость! В Петрограде беспорядки прекратились - лишь бы так продолжалось дальше».

Так, через 300 лет и 4 года после застенчивого шестнадцатилетнего мальчика, неохотно принявшего престол по просьбе русского народа (Михаил I) , его 39-летний потомок, тоже по имени Михаил II под давлением Временного Правительства и Думы утратил его, пробыв на престоле 8 часов с 10 до 18 часов 3 марта 1917 года. Романовская династия прекратила свое существование на Российском престоле. Наступает последний акт драмы.

ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ПРЕСТОЛА, согласно ст. 57 и 58 Основных законов Российской Империи, св. коронование происходило по чину, установленному Церковью. Особая незыблемость правил о св. короновании вытекала из самого установления царской власти; о нем же упоминала и ст. 39 Основных законов, согласно которой Император присягал закону о престолонаследии. Если ст. 25-39 Основных законов подтверждались присягой государя, то ст. 62, 63 и 64 о вере утверждались самой идеей царской власти; без них нет той царской власти, которая выращена не только русской историей, но и православным самосознанием. И там, где мы встречаемся с развитием основных принципов статей Основных законов о вере или с принципами, обусловленными положением Императора как священного чина, там мы встречаемся с той же неприкосновенностью, вытекающей из самой идеи учреждения.

Выше воли Царствующего Императора стоят все те статьи Основных законов, которые констатируют царскую власть как определенное учреждение - священный чин, регулируют порядок ее преемства и устанавливают требования, неразрывно связанные с понятием царской власти. Во всех проявлениях своей власти Император связан самим принципом своей власти.

То же относится и к отречению от престола Императора. О нем ничего не говорят Основные законы и не могут говорить, ибо, раз сами Основные законы исходят из понимания императорской власти как священного сана, то государственный закон и не может говорить об оставлении сана, даваемого Церковью. Как для снятия присяги, для оставления монашества, так и для снятия царского сана требовалось постановление высшей иерархической власти. Так и бывало на практике. Когда надо было присягать имп. Николаю I Павловичу после присяги, ошибочно принесенной вел. кн. Константину Павловичу, то митр. Филарет предварительно снял ту, первую, присягу. Когда имп. Павлу I предложили отречься от престола, он категорически это отверг и погиб от заговорщиков. Когда имп. Николай I вступил на престол, то заявил, что «то, что дано мне Богом, не может быть отнято людьми», и с опасностью для жизни 14 дек. 1825 личным примером отваги спас царский трон от заговорщиков. Когда имп. Николай II 2 марта 1917 отрекся за себя от престола, то акт этот юридической квалификации не подлежит и может быть принят только как факт в результате революционного насилия.

Ст. 37 и 38 Основных законов говорят не об отречении от престола, а об отречении от прав на престол. Ст. 37: «При действии правил, выше изображенных, о порядке наследия престола лицу, имеющему на оный право, предоставляется свобода отрещись от этого права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании престола», а ст. 39 говорит: «Отречение таковое, когда оно будет обнародовано и обращено в закон, признается потом уже невозвратным». Хотя, конечно, и Царствующий Император занимает престол в силу своего права на престол, но помимо уже указанного выше соображения об Императорской власти как священном чине, не могущем быть сложенным своей волей, и другие соображения говорят за то, что статьи эти не имеют в виду Царствующего Императора. Во-первых, статьи не говорят ничего об отречении от престола, а во-вторых, за разъяснением выражения «имеющий право на оный» мы должны обратиться к источнику статьи, указанному под нею. Это - Манифест Николая I от 12 дек. 1825 о вступлении на престол и Манифест Александра I от 19 янв. 1823 об утверждении отречения вел. кн. Константина Павловича. В последнем говорится: «Призвав Бога в помощь, размыслив зрело о предмете, столь близком Нашему сердцу и столь важном для государства, и находя, что существующие постановления о порядке наследования престола у имеющих на него право не отъемлют свободы отрещись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никаких затруднений в дальнейшем наследовании престола…» Под имеющими право здесь разумелись лица, еще не занимающие престола, именно категория лиц, к которым принадлежал вел. кн. Константин Павлович, т. е. лица, перед которыми может открыться престолонаследие. Можно поставить вопрос, разумеются ли здесь вообще лица, могущие наследовать престол, или только непосредственные наследники. Судя по тому, что сам имп. Николай I, введший эту статью, не признавал отречения вел. кн. Константина даже тогда, когда он 27 нояб. 1825 открыл в Государственном Совете его акт об отречении и неопубликованный манифест от 16 янв. 1823 имп. Александра I, утверждающий это отречение, совершенное после открытия престолонаследия, можно думать, что он разумел под словами «имеющий на оный право» не только лицо, непосредственно наследующее престол, но и такое, перед которым уже открылось престолонаследие. Кроме того, сам законодатель, когда хочет указать лиц, могущих наследовать впоследствии престол, не ограничивая их непосредственными наследниками, употребляет выражения «могущий иметь право на наследование престола», как, напр., в ст. 185. Практика наша подразумевала право отречения от прав на престол за всеми лицами, не только непосредственными наследниками, но и за всеми лицами, могущими иметь право на наследование престола.

Но отречение от прав на престол не являлось нравственно свободным: оно не должно, по мысли закона, совершаться, если из этого произойдут затруднения в дальнейшем наследовании; закон взывал к чувству долга отрекающегося. Отречение происходило под контролем Царствующего Императора, который, как Глава Дома, призван заботиться об интересах Царствующего дома, а как Император, о том, чтобы вопрос о престолонаследии был всегда ясен и «престол ни на мгновение не мог бы остаться праздным» (из Манифеста Александра I). Поэтому утверждение Императора, обнародование акта об отречении необходимо для ясности вопроса о престолонаследии, но оно не составляло главного момента, ибо подвиг не может быть принят насильно. Контроль Императора мог иметь моральное воздействие на отрекающегося через призывы к его совести, долгу, если его отречение наносит ущерб Дому или государству, повергая его в смуту; но если лицо отрекающееся настаивало на своем, никто его не мог заставить принять престол при открытии престолонаследия. Контроль Императора и обнародование отречения введены именно для устранения возможной неопределенности и той таинственности, которая в 1825 едва не ввергла страну в смуту и анархию.

Утверждение государя и обращение им отречения в закон не создает факта отречения, а лишь делает отречение невозвратным (согласно ст. 38); отречение создается волей отрекающегося, и если отрекшийся умрет без обнародования его явно состоявшегося уже отречения, то оно должно почитаться действительным.

В России известны примеры отречения и обращения их в закон. Так, именной Высочайший Указ от 24 авг. 1911 утвердил отречение от прав на престол княжны императорской крови Татьяны Константиновны, а Именной Высочайший Указ от 9 февр. 1914 утвердил отречение княжны императорской крови Ирины Александровны. Говорят, что было отречение вел. кн. Владимира Александровича перед вступлением его в брак. Если оно было совершено и не было взято им обратно до своей смерти, то оно действительно и без обнародования в законе, ибо конститутивную силу отречения составляет воля отрекающегося, а обнародование и обращение в закон лишь является констатированием воли отрекающегося, которая юридически действительна сама по себе, раз в каком-либо акте она выражена и до смерти не взята обратно; заинтересованные лица, знающие о таком акте, всегда вправе его обнародовать. Что касается отречения за других лиц, то здесь надо различать потомство, существующее или зачатое в момент отречения, и потомство, не существующее и не зачатое в момент отречения. Т. к. право на наследование престола вытекает из закона и есть право публичное, т. е. прежде всего обязанность, то никто, и в т. ч. Царствующий Император, не может существующих уже прав отнять, и таковое его волеизъявление юридически недействительно; т. о., отречение Николая II за своего сына вел. кн. цесаревича Алексея ни одним юристом не будет признано действительным юридически.

Другое дело - отречение за потомство несуществующее и не зачатое в момент отречения. Многие государствоведы считают, что для этого потомства прав наследования не существует, ибо лицо отрекшееся не могло уже быть для них, в силу своего отречения и после него, проводником этих прав; закон же раньше, до зачатия, не мог охранить их несуществующие права.

Такими случаями отречения за несуществующее потомство полна практика положительного европейского права. Когда принцессы, выходящие замуж за иностранных принцев, отрекаются от прав на престол и за себя, и за потомство, то действительность этих отречений никем не оспаривается. Так, 24 июня 1899 герцог и принц Коннаутский, первый за себя, а второй за себя и за свое мужское потомство, отреклись от прав наследования в Саксен-Кобург-Гота. Король Оттон Баварский, вступая на греческий престол, отрекался при известных условиях от баварского престола за себя и за своих наследников.

Некоторые европейские законодательства, как напр. Ганноверское, допускали отречение и за наличное в момент отречения потомство, но в таком случае закон требует назначения специального на случай отречения опекуна, который должен представлять интересы малолетнего. Так, когда 24 июня 1899 герцог и принц Артур Коннаутский, первый за себя, а второй за себя и за свое будущее потомство, отреклись от прав на престол в Саксен-Кобург-Гота, то несовершеннолетний принц Артур был представлен особым опекуном, специально назначенным для представления его интересов при отречении. Но обычно во всех положительных законодательствах допускается отречение только за себя и за свое еще несуществующее и не зачатое в момент отречения потомство.

В силу указанного бесспорного принципа после имп. Николая II престол должен был перейти к его сыну вел. кн. Алексею Николаевичу, которому в момент отречения было 13 лет. Отречение за него было бы недействительно и в том случае, если бы происходило не при революционном насилии, а путем свободного волеизъявления, без всякого давления. Вел. кн. Алексей Николаевич мог отречься только по достижении совершеннолетия в 16 лет. До его совершеннолетия управление государством в силу ст. 45 Основных законов должно было перейти к ближнему к наследию престола из совершеннолетних обоего пола родственников малолетнего Императора, т. е. к вел. кн. Михаилу Александровичу. Последний также сделался жертвой революционного вымогательства, а малолетний вел. кн. Алексей Николаевич был пленен вместе со своими родителями т. н. Временным правительством.

Осуществить свои права на престол, как подобает посредством «Манифеста», в таковых обстоятельствах он не мог. Вел. кн. Михаил Александрович издал 3 марта 1917 т. н. «Манифест» следующего содержания: «Тяжкое бремя возложено на Меня волею Брата Моего, передавшего мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины Нашей, принял Я твердое решение в том лишь случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа Нашего, которому надлежит всенародным голосованием, через представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные Законы Государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа. Подписал: Михаил».

Вел. кн. Михаил Александрович отказался сделаться императором, но не ввиду того, что он не имел права вступить на престол при наличии в живых вел. кн. Алексея Николаевича, несмотря на таковую волю имп. Николая II; он не заявил и того, что он считает себя обязанным настаивать на правах вел. кн. Алексея на престол, а себя считать лишь правителем государства. Он, напротив, заявил, что готов принять престол, но не в силу Основных законов, от чего он отказался, а в силу права революции, выраженного через Учредительное собрание. Если бы даже такое собрание состоялось и, установив новый образ правления, избрало бы его государем, то вел. кн. Михаил Александрович вступил бы уже не на трон своих предков Божией Милостью, а на волею народа созданный трон по избранию от воли народа; вместе с тем это было бы упразднением православно-легитимного принципа Основных законов, построенных на монархическом суверенитете. Признание права за Учредительным собранием устанавливать образ правления есть отказ от монархического суверенитета и устроение политической формы правления на народном суверенитете, т. е. на «многомятежного человечества хотении». Этим он упразднил бы все традиции предшествующей истории и продолжил бы ее на радикально противоположном принципе в европейском демократически-эгалитарном стиле. В качестве совершеннолетнего наследника престола вел. кн. Михаил Александрович мог вступить в управление по легитимному принципу лишь как правитель государства при несовершеннолетнем Императоре и требовать малолетнему Императору присяги. Он этого не сделал, принципиально отвергнув обязательность Основных законов, и признал революционное право. Если некоторые говорят, что с его стороны не было безусловного отказа от престола, а был только условный отказ, то правда лишь то, что он не отказывался получить власть от Учредительного собрания на основе народного суверенитета, устанавливающего новую форму правления - но тем самым он не только отказался от престола, но даже не признал его более существующим. В качестве наследника он сам призывал всех граждан признать новое революционное право, но он не имел компетенции приглашать к повиновению самочинному органу, по самочинной противозаконной инициативе Государственной думы возникшему, и предоставлять Учредительному собранию устанавливать новую форму правления; все заявления этого «Манифеста» юридически ничтожны. Если бы такой акт исходил даже от Царствующего Императора, то и тогда явилась бы необходимость признать, что Император сам отказывается занимать возложенный им на себя подвиг и престол Основных законов вакантен.

Вел. кн. Михаил Александрович, отказавшись вступить в управление государством хотя бы в качестве правителя, expressis verbis отказавшись не только от престола, существующего как государственное учреждение, но отвергнув даже действие Основных законов, которые могли бы призвать его к наследованию Престола, - совершил только акт, в котором высказал ни для кого не обязательные свои личные мнения и отречение, устраняя себя от наследования по Основным законам, юридически в его глазах несуществующим, несмотря на ранее принесенную им в качестве великого князя в день своего совершеннолетия присягу верности постановлениям Основных законов о наследии престола и порядку Фамильного Учреждения. Все его заявления в «Манифесте», в т. ч. и признание т. н. Временного правительства, юридически ничтожны, кроме явного отречения за себя от престола.