Песня «Михайловские рощи. Презентация книги «Михайловские рощи Кузьмы Афанасьева

Конкурсное сочинение,

посвященное 125 - летию со дня рождения К.Г.Паустовского.

Выполнено

обучающейся 9 класса

"Михайловские рощи" Паустовского.

В разные годы под вашу

сень, Михайловские рощи,

являлся я.

А.С.Пушкин

"С детских лет мне хотелось увидеть и испытать все, что только может увидеть и испытать человек. Этого, конечно, не случилось. Наоборот, мне кажется, что жизнь была небогатая событиями и прошла слишком быстро", - с грустью и сожалением писал К.Г.Паустовский в автобиографии.

Но воспоминания "вытягивали за собой другое, потом третье, четвертое".И прожитые годы постепенно становились разнообразнее, интереснее, ярче.

Когда впервые знакомишься с писателем и его книгами, попадаешь в новый для тебя мир, в страну, по которой так интересно, так радостно, так прекрасно путешествовать.

Читая книги Паустовского, мы начинаем удивительное путешествие то в обладающий "большой притягательной силой"Мещерский край, то в синюю Ялту с пейзажами Левитана в доме Чехова, то в жаркую Абхазию, то под сень Михайловских рощ, то в Париж, то в домик, где родился"веселый датский сказочник"...

Но в какую бы страну мы ни заглянули, мы всегда попадаем в одну - единственную страну - страну Константина Паустовского.

Что же особенного и привлекательного в этой стране? С одной стороны, все кажется очень естественным, близким, понятным. Дождь запахнет вдруг мокрой крапивой или смородиновым листом. Одуванчики покажутся нежными и мягкими, как-то особенно зашуршит листва на озерной воде. Все обыденное у писателя приобретает яркость, красоту, часто не замечаемую и кажущуюся привычной. С другой стороны, Паустовского можно назвать романтиком. Он был сторонником романтического взгляда на жизнь. Это, по мнению писателя," не позволяет человеку быть лживым, невежественным, трусливым и жестоким". Понятие нравственности, ответственности за свои дела и поступки - не отвлеченные понятия, а то, чем он каждодневно жил, без чего не мог обходиться, как без самых обычных вещей.

В основу книг Паустовского положены впечатления самого писателя. Ни одно его произведение не имеет захватывающего сюжета. Но произведения эти перечитывают снова и снова, каждый раз с возрастающим интересом.

Творчество Паустовского - это проявление огромной любви к русской земле, к русской природе, особенно к Средней России."Самым плодотворным и счастливым для меня, - писал он,- оказалось знакомство со средней полосой России...Она завладела мной сразу и навсегда. Я ощутил её как свою настоящую давнюю родину и почувствовал себя русским до последней прожилки."

Но, признаваясь в любви к Средней России, Паустовский любит всю землю, умеет найти прелесть и в дальних морях, и в ледниковых нагромождениях гор, и в горных озерах...

Впервые я познакомилась с Константином Паустовским, прочитав маленькую повесть "Мещерский край"."Примерно в это же время я "открыл" для себя под самой Москвой неведомую и заповедную землю - Мещеру",-писал Паустовский. Природа этого края кажется совсем простой, обыденной. В Мещерском крае нет никаких особенных красот и богатств, кроме лесов, лугов и прозрачного воздуха".Но писатель сумел по-новому открыть для многих и многих читателей целый край.

Затем были другие рассказы, автобиографические повести. Постепенно я открывала для себя этого необыкновенного и удивительного писателя и человека.

Но особенно запомнился небольшой рассказ "Михайловские рощи, который писатель посвятил своей поездке в Михайловское."Я изъездил почти всю страну, видел много мест, удивительных и сжимающих сердце, но ни одно из них не обладало такой внезапной лирической силой, как Михайловское".

Как просто и в то же время тепло, с любовью описывает автор места, где все проникнуто великой силой гения Пушкина.

В пушкинском заповеднике три огромных парка: Михайловский, Тригорский и Петровский.

В Тригорском парке всегда светло и радостно."Этот парк как будто создан для семейных праздников, дружеских бесед, девичьего смеха и шутливых признаний".Здесь все напоминает о Пушкине.

Михайловский парк напротив "создан для одиночества и размышлений". Кругом вековые ели, переходящие в величественные леса. Здесь сохранился домик няни Арины Родионовны.

Петровский парк "чёрен, сыр, зарос лопухами, в него входишь, как в погреб". В Петровском парке был дом пушкинского деда - Ганнибала.

Как бережно и заботливо относятся простые люди к этим заповедным местам, как гордятся местные жители земляком Пушкиным. Здесь писатель встречает "маленькую веселую старушку" - внучку Анны Керн - Аглаю Пыжевскую, бывшую провинциальную актрису. Она поразила Паустовского своей неутомимостью. А.Пыжевская ходила по деревням, записывая все, что старики рассказывали о Пушкине.

А летний праздник в Михайловском!"Сотни колхозных телег, украшенных лентами и валдайскими бубенцами, съезжаются на луг за Сороть, против пушкинского парка".Это праздник для всех, кто несет в себе частичку Пушкина - от местных жителей, бережно охраняющих эти заповедные места, до заезжих гостей, желающих прикоснуться к памяти великого поэта.

Учитель географии из Череповца, который приезжает в Михайловское уже третье лето. Когда-то в детстве, раскрыв томик Пушкина, он горько заплакал, потому что не мог прочесть книгу. Он еще не умел читать. С тех пор"заманчивый мир" поэзии Пушкина захватил этого простого человека полностью и на всю жизнь.

Под стенами Святогорского монастыря нашел свой последний приют великий поэт."Здесь конец блистательной, взволнованной и гениальной жизни."

Какой небывалой энергией, какой силой, заключенной в каждом слове, пронизан этот небольшой рассказ. Желание перечесть "Михайловские рощи"возникает сразу же после первого прочтения. Все, что мы увидели и услышали, путешествуя вместе с писателем по пушкинским местам, завораживает, увлекает, учит нас добру и пониманию."Мы часто обращаемся внутренним своим взором к Пушкину. Он вместил все, чем живет человек, в пределы своей блистательной поэзии".

Своими произведениями К.Г.Паустовский учит уважению к природе, её законам, учит нас не быть равнодушными и черствыми к окружающему нас прекрасному и удивительному в своем разнообразии миру.

От Пушкинских Гор к Михайловскому можно пройти по четырехкилометровой дороге, которая в середине пути раздваивается: прямая лента ведет дальше к Тригорскому, а повернув направо, попадаешь в старинную русскую деревню под названием Бугрово. За деревней находится лес – Михайловские рощи. От этого места до родового имения поэта в Михайловском дорога идет по восхитительному сосновому бору. В различных уголках Пушкинского заповедника Михайловские рощи отличаются по составу древесных пород. В том месте, где рощи присоединяются к Михайловскому парку и спускаются к озеру Маленец, в основном растут вековые сосны особенного вида – корабельные. Это стройные гиганты, имеющие гладкий ствол и достигающие до тридцати метров в высоту, с небольшим вечнозеленым шатром, украшающим вершину. Это наиболее древняя часть Михайловских рощ, собственно здесь и сохранилось большинство деревьев, являющихся современниками поэта. Рощи постоянно наполнены жизнью. С самой ранней весны прилетающие на родные гнездовья перелетные птицы до самой осени наполняют Михайловские рощи неумолкающим гомоном. А уже на первом снегу здесь видны следы кабана, лося, дикой козы, белки, лисицы, зайца. Весной лесные лужайки излучают голубой свет от подснежников.Издавна есть устойчивое мнение, что каждая дворянская усадьба имела собственный парк. В разных имениях были разные парки. Все зависело от вкуса и требований владельцев усадьбы, а также от времени их устройства. Михайловский парк является образчиком садово-парковой архитектуры конца 18 - начала 19 вв. Михайловский парк был создан при основании усадьбы О. А. Ганнибалом - дедом Пушкина, по примерам садово-паркового искусства того времени и хорошо сохранился до наших дней. Центральная подъездная Еловая аллея делит парк на две половины: западную и восточную. Еловая аллея начинается от круглой декоративной клумбы, расположенной у господского дома. В данной части парка недалеко от дома растут огромные ели-великанши, достигающие в высоту тридцать метров. Возраст этих елей перешагнул двухсотлетний рубеж. Между гигантскими елями стоят молодые елочки – красавицы. Они были посажены после войны вместо уничтоженных гитлеровцами. Благодаря подсадкам в 1956 году, произведенным в Еловой аллее, она теперь имеет такую же протяженность, что и в пушкинское время. Заканчивается Еловая аллея часовней Михаила Архангела, которая была восстановлена. По правую сторону от Еловой аллеи – неширокая аллейка, проходящая мимо пруда, через который перекинут мостик к старому Ганнибаловскому пруду, являющемуся живописным уголком Михайловского парка. Рядом с аллейкой, ведущей от Еловой аллеи к старому пруду, находится Пушкинский грот. Грот исчез много десятков лет назад. Но благодаря проведенным здесь раскопкам и найденным документам, был восстановлен весной 1981 года. Слева от Еловой аллеи, в самой глубине парка, размещена шестигранная Пушкинская беседка с низеньким шпилем, которая была воссоздана на месте аналогичной беседки пушкинского времени. От беседки радиально располагаются четыре небольших аллеи. Одна из них – березовая, восстановленная в 1954 году, ведет к маленькому пруду, который зарос ряской. От данного пруда берет начало одна из прекраснейших аллей парка – липовая, которую иначе именуют «Аллея Керн». Название связано с посещением Михайловского Анной Петровной Керн, гостившей в июне 1825 года в Тригорском.От липовой аллеи можно пройти к небольшому островку посреди пруда. Островок называется «Островом уединения». Он осенен группой берез, сосен и лип. По преданию поэт любил посещать этот укромный уголок парка. От фасада Дома-музея с северной стороны парк имеет спуск к реке под названием Сороть. Практически от самого крыльца господского дома к речке ведет просторная деревянная лестница, с обеих сторон окаймленная кустами сирени и жасмина.

Михайловские рощи

Не помню, кто из поэтов сказал: «Поэзия всюду, даже в траве. Надо только нагнуться, чтобы поднять ее».

Было раннее утро. Накрапывал дождь. Телега въехала в вековой сосновый лес. В траве, на обочине дороги, что-то белело.

Я соскочил с телеги, нагнулся и увидел дощечку, заросшую вьюнком. На ней была надпись черной краской. Я отвел мокрые стебли вьюнка и прочел почти забытые слова: «В разны годы под вашу сень, Михайловские рощи, являлся я».

Что это? - спросил я возницу.

Михайловское, - улыбнулся он. - Отсюда начинается земля Александра Сергеича. Тут всюду такие знаки поставлены.

Потом я натыкался на такие дощечки в самых неожиданных местах: в некошеных лугах над Соротью, на песчаных косогорах по дороге из Михайловского в Тригорское, на берегах озер Маленца и Петровского - всюду звучали из травы, из вереска, из сухой земляники простые пушкинские строфы. Их слушали только листья, птицы да небо - бледное и застенчивое псковское небо. «Прощай, Тригорское, где радость меня встречала столько раз». «Я вижу двух озер лазурные равнины».

Однажды я заблудился в ореховой чаще. Едва заметная тропинка терялась между кустами. Должно быть, по этой тропинке раз в неделю пробегала босая девочка с кошелкой черники. Но и здесь, в этой заросли, я увидел белую дощечку. На ней была выдержка из письма Пушкина к Осиповой: «Нельзя ли мне приобрести Савкино? Я построил бы здесь избушку, поместил бы свои книги и приезжал бы проводить несколько месяцев в кругу моих старых и добрых друзей».

Почему эта надпись очутилась здесь, я не мог догадаться. Но вскоре тропинка привела меня в деревушку Савкино. Там под самые крыши низких изб подходили волны спелого овса. В деревушке не было видно ни души; только черный пес с серыми глазами лаял на меня из-за плетня и тихо шумели вокруг на холмах кряжистые сосны.

Я изъездил почти всю страну, видел много мест, удивительных и сжимающих сердце, но ни одно из них не обладало такой внезапной лирической силой, как Михайловское. Там было пустынно и тихо. В вышине шли облака. Под ними, по зеленым холмам, по озерам, по дорожкам столетнего парка, проходили тени. Только гудение пчел нарушало безмолвие.

Пчелы собирали мед в высокой липовой аллее, где Пушкин встретился с Анной Керн. Липы уже отцветали. На скамейке под липами часто сидела с книгой в руках маленькая веселая старушка. Старинная бирюзовая брошь была приколота к вороту ее блузки. Старушка читала «Города и годы» Федина. Это была внучка Анны Керн - Аглая Пыжевская, бывшая провинциальная драматическая актриса.

Она помнила свою бабку и охотно рассказывала о ней. Бабку она не любила. Да и мудрено было любить эту выжившую из ума столетнюю старуху, ссорившуюся со своими внучками из-за лучшего куска за обедом. Внучки были сильнее бабки, они всегда отнимали у нее лучшие куски, и Анна Керн плакала от обиды на мерзких девчонок.

Первый раз я встретил внучку Керн на сыпучем косогоре, где росли когда-то три знаменитые сосны. Их сейчас нет. Еще до революции две сосны сожгла молния, а третью спилил ночью мельник-вор из сельца Зимари.

Работники Пушкинского заповедника решили посадить на месте старых три новые молодые сосны. Найти место старых сосен было трудно: от них не осталось даже пней. Тогда созвали стариков колхозников, чтобы точно установить, где эти сосны росли.

Старики спорили весь день. Решение должно было быть единодушным, но трое стариков из Дериглазова шли наперекор. Когда дериглазовских наконец уломали, старики начали мерить шагами косогор, прикидывать и только к вечеру сказали:

Тут! Это самое место! Можете сажать.

Когда я встретил внучку Керн около трех недавно посаженных молоденьких сосен, она поправляла изгородь, сломанную коровой.

Старушка рассказала мне, посмеиваясь над собой, что вот прижилась в этих пушкинских местах, как кошка, и никак не может уехать в Ленинград. А уезжать давно пора. В Ленинграде она заведовала маленькой библиотекой на Каменном острове. Жила она одна, ни детей, ни родных у нее не было.

Нет, нет, - говорила она, - вы меня не отговаривайте. Обязательно приеду сюда умирать. Так эти места меня очаровали, что я больше жить нигде не хочу. Каждый день придумываю какое-нибудь дело, чтобы оттянуть отъезд. Вот теперь хожу по деревням, записываю все, что старики говорят о Пушкине. Только врут старики, - добавила она с грустью. - Вчера один рассказывал, как Пушкина вызвали на собрание государственных держав и спросили: воевать ли с Наполеоном или нет? А Пушкин им и говорит: «Куды вам соваться-то воевать, почтенные государственные державы, когда у вас мужики всю жизнь в одних и тех же портках ходят. Не осилите!»

Внучка Керн была неутомима. Я встречал ее то в Михайловском, то в Тригорском, то в погосте Вороничи, на окраине Тригорского, где жил в пустой, прохладной избе. Всюду она бродила пешком - в дождь и в жару, на рассвете и в сумерки.

Она рассказывала о своей прошлой жизни, о знаменитых провинциальных режиссерах и спившихся трагиках (от этих рассказов оставалось впечатление, что в старые времена были талантливы одни только трагики) и, наконец, о своих романах.

Вы не смотрите, что я такая суетливая старушка, - говорила она. - Я была женщина веселая, независимая и красивая. Я могла бы оставить после себяинтересные мемуары, да все никак не соберусь написать. Кончу записывать рассказы стариков, буду готовиться к летнему празднику.

Летний праздник бывает в Михайловском каждый год в день рождения Пушкина. Сотни колхозных телег, украшенных лентами и валдайскими бубенцами, съезжаются на луг за Соротью, против пушкинского парка.

На лугах жгут костры, водят хороводы. Поют старые песни и новые частушки:

Наши сосны и озера

Очень замечательны.

Мы Михайловские рощи

Бережем старательно.

Все местные колхозники гордятся земляком Пушкиным и берегут заповедник не хуже, чем свои огороды и поля.

Я жил в Вороничах у сторожа Тригорского парка Николая. Хозяйка весь день швырялась посудой и ругала мужа: больно ей нужен такой мужик, который день и ночь прирос к этому парку, домой забегает на час-два, да и то на это время посылает в парк караулить старика тестя или мальчишек.

Однажды Николай зашел домой попить чаю. Не успел он снять шапку, как со двора ворвалась растрепанная хозяйка.

Иди в парк, шалый! - закричала она. - Я на речке белье полоскала, гляжу - какой-то шпаненок ленинградский прямо в парк прется. Как бы беды не наделал!

Что он может сделать? - спросил я. Николай выскочил за порог.

Мало ли что, - ответил он на ходу. - Не ровен час, еще ветку какую сломает.

Но все окончилось благополучно. «Шпаненок» оказался известным художником Натаном Альтманом, и Николай успокоился.

В Пушкинском заповеднике три огромных парка: Михайловский, Тригорский и Петровский. Все они отличаются друг от друга так же, как отличались их владельцы.

Тригорский парк пропитан солнцем. Такое впечатление остается от него почему-то даже в пасмурные дни. Свет лежит золотыми полянами на веселой траве, зелени лип, обрывах над Соротью и на скамье Евгения Онегина. От этих солнечных пятен глубина парка, погруженная в летний дым, кажется таинственной и нереальной. Этот парк как будто создан для семейных праздников, дружеских бесед, для танцев при свечах под черными шатрами листьев, девичьего смеха и шутливых признаний. Он полон Пушкиным и Языковым.

Михайловский парк - приют отшельника. Это парк, где трудно веселиться. Он создан для одиночества и размышлений. Он немного угрюм со своими вековыми елями, высок, молчалив и незаметно переходит в такие же величественные, как и он сам, столетние и пустынные леса. Только на окраинах парка сквозь сумрак, всегда присутствующий под сводами старых деревьев, вдруг откроется поляна, заросшая блестящими лютиками, и пруд с тихой водой. В него десятками сыплются маленькие лягушки.

Главная прелесть Михайловского парка - в обрыве над Соротью и в домике няни Арины Родионовны, единственном домике, оставшемся от времен Пушкина. Домик так мал и трогателен, что даже страшно подняться на его ветхое крыльцо. А с обрыва над Соротью видны два синих озера, лесистый холм и наше вековечное скромное небо с уснувшими на нем облаками.

В Петровском парке был дом пушкинского деда - строптивого и мрачного Ганнибала. Петровский парк хорошо виден из Михайловского за озером Кучане (оно же Петровское). Он черен, сыр, зарос лопухами, в него входишь, как в погреб. В лопухах пасутся стреноженные лошади. Крапива глушит цветы, а по вечерам парк стонет от гомона лягушек. На вершинах темных деревьев гнездятся хриплые галки.

Как-то на обратном пути из Петровского в Михайловское я заблудился в лесных оврагах. Бормотали под корнями ручьи, на дне оврага светились маленькие озера. Солнце садилось. Неподвижный воздух был красноват и горяч.

С одной из лесных полян я увидел высокую многоцветную грозу. Она подымалась над Михайловским, росла на вечернем небе, как громадный средневековый город, окруженный белыми башнями. Глухой пушечный гром долетал от нее, и ветер вдруг прошумел на поляне и затих в зарослях.

Трудно было представить себе, что по этим простым дорогам со следами лаптей, по муравейникам и узловатым корням шагал пушкинский верховой конь и легко нес своего молчаливого всадника.

Я вспоминаю леса, озера, парки и небо. Это почти единственное, что уцелело здесь от пушкинских времен. Здешняя природа не тронута никем. Ее очень берегут. Когда понадобилось провести в заповедник электричество, то провода решили вести под землей, чтобы не ставить столбов. Столбы сразу бы разрушили пушкинское очарование этих пустынных мест.

В погосте Вороничи, где я жил, стояла деревянная ветхая церковь. Все ее звали церквушкой. Иначе и нельзя было назвать эту нахохленную, заросшую по крышу желтыми лишаями церковь, едва заметную сквозь гущу бузины. В этой церкви Пушкин служил панихиду по Георгу Байрону.

Паперть церкви была засыпана смолистыми сосновыми стружками. Рядом с церковью строили школу.

Один только раз за все время, пока я жил в Вороничах, приковылял к церкви горбатый священник в рваной соломенной шляпе. Он осторожно прислонил к липе ореховые удочки и открыл тяжелый замок на церковных дверях. В тот день в Вороничах умер столетний старик, и его принесли отпевать. После отпевания священник снова взял свои удочки и поплелся на Сороть - ловить голавлей и плотиц.

Плотники, строившие школу, поглядели ему вслед, и один из них сказал:

Сничтожилось духовное сословие! При Александре Сергеиче в Вороничах был не поп, а чистый бригадный генерал. Вредный был иерей. Недаром Александр Сергеич и прозвание ему придумал «Шкода». А на этого поглядишь - совсем Кузька, одна шляпа над травой мотается.

Куда только их сила подевалась? - пробормотал другой плотник. - Где теперя их шелка-бархата?

Плотники вытерли потные лбы, застучали топорами, и на землю полетели дождем свежие, пахучие стружки.

В Тригорском парке я несколько раз встречал высокого человека. Он бродил по глухим дорожкам, останавливался среди кустов и долго рассматривал листья. Иногда срывая стебель травы и изучал его через маленькое увеличительное стекло.

Как-то около пруда, вблизи развалин дома Осиновых, меня застал крупный дождь. Он внезапно и весело зашумел с неба. Я спрятался под липой, и туда же не спеша пришел высокий человек. Мы разговорились. Человек этот оказался учителем географии из Череповца.

Вы, должно быть, не только географ, но и ботаник? - сказал я ему. - Я видел, как вы рассматривали растения.

Высокий человек усмехнулся.

Нет, я просто люблю искать в окружающем что-нибудь новое. Здесь я уже третье лето, но не знаю и малой доли того, что можно узнать об этих местах.

Говорил он тихо, неохотно. Разговор оборвался.

Второй раз мы встретились на берегу озера Маленец, у подножия лесистого холма. Как во сне шумели сосны. Под их кронами качался от ветра лесной полусвет. Высокий человек лежал в траве и рассматривал сквозь увеличительное стекло голубое перо сойки. Я сел рядом с ним, и он, усмехаясь и часто останавливаясь, рассказал мне историю своей привязанности к Михайловскому.

Мой отец служил бухгалтером в больнице в Вологде, - сказал он. - В общем, был жалкий старик - пьяница и хвастун. Даже во время самой отчаянной нужды он носил застиранную крахмальную манишку, гордился своим происхождением. Он был обрусевший литвин из рода каких-то Ягеллонов. Под пьяную руку он порол меня беспощадно. Нас было шестеро детей. Жили мы все в одной комнате, в грязи и беспорядке, в постоянных ссорах и унижении. Детство было отвратительное. Когда отец напивался, он начинал читать стихи Пушкина и рыдать. Слезы капали на его крахмальную манишку, он мял ее, рвал на себе и кричал, что Пушкин - это единственный луч солнца в жизни таких проклятых нищих, как мы. Он не помнил ни одного пушкинского стихотворения до конца. Он только начинал читать, но ни разу не оканчивал. Это меня злило, хотя мне было тогда всего восемь лет и я едва умел разбирать печатные буквы. Я решил прочесть пушкинские стихи до конца и пошел в городскую библиотеку. Я долго стоял у дверей, пока библиотекарша не окликнула меня и не спросила, что мне нужно.

Пушкина, - сказал я грубо.

Ты хочешь сказки? - спросила она.

Нет, не сказки, а Пушкина, - повторил я упрямо.

Она дала мне толстый том. Я сел в углу окна, раскрыл книгу и заплакал. Я заплакал потому, что только сейчас, открыв книгу, я понял, что не могу прочесть ее, что я совсем еще не умею читать и что за этими строчками прячется заманчивый мир, о котором рыдал пьяный отец. Со слов отца я знал тогда наизусть всего две пушкинские строчки: «Я вижу берег отдаленный, земли полуденной волшебные края», - но этого для меня было довольно, чтобы представить себе иную жизнь, чем наша. Вообразите себе человека, который десятки лет сидел в одиночке. Наконец ему устроили побег, достали ключи от тюремных ворот, и вот он, подойдя к воротам, за которыми свобода, и люди, и леса, и реки, вдруг убеждается, что не знает, как этим ключом открыть замок. Громадный мир шумит всего в сантиметре за железными листами двери, но нужно знать пустяковый секрет, чтобы открыть замок, а секрет этот беглецу неизвестен. Он слышит тревогу за своей спиной, знает, что его сейчас схватят и что до смерти будет все то же, что было: грязное окно под потолком камеры, вонь от крыс и отчаяние. Вот примерно то же самое пережил я над томом Пушкина. Библиотекарша заметила, что я плачу, подошла ко мне, взяла книгу и сказала:

Что ты, мальчик? О чем ты плачешь? Ведь ты и книгу-то держишь вверх ногами!

Она засмеялась, а я ушел. С тех пор я полюбил Пушкина. Вот уже третий год приезжаю в Михайловское.

Высокий человек замолчал. Мы долго еще лежали на траве. За изгибами Сороти, в лугах, едва слышно пел рожок.

В нескольких километрах от Михайловского, на высоком бугре, стоит Святогорский монастырь. Под стеной монастыря похоронен Пушкин. Вокруг монастыря поселок - Пушкинские Горы.

Поселок завален сеном. По громадным булыжникам день и ночь медленно грохочут телеги: свозят в Пушкинские Горы сухое сено. От лабазов и лавок несет рогожами, копченой рыбой и дешевым ситцем. Ситец пахнет как столярный клей.

Единственный трактир звенит жидким, но непрерывным звоном стаканов и чайников. Там до потолка стоит пар, и в этом пару неторопливо пьют чай с краюхами серого хлеба потные колхозники и черные старики времен Ивана Грозного. Откуда берутся здесь эти старики - пергаментные, с пронзительными глазами, с глухим, каркающим голосом, похожие на юродивых, - никто не знает. Но их много. Должно быть, их было еще больше при Пушкине, когда он писал здесь «Бориса Годунова».

К могиле Пушкина надо идти через пустынные монастырские дворы и подыматься по выветренной каменной лестнице. Лестница приводит на вершину холма, к обветшалым стенам собора.

Под этими стенами, над крутым обрывом, в тени лип, на земле, засыпанной пожелтевшими лепестками, белеет могила Пушкина.

Короткая надпись «Александр Сергеевич Пушкин», безлюдье, стук телег внизу под косогором и облака, задумавшиеся в невысоком небе, - это все. Здесь конец блистательной, взволнованной и гениальной жизни. Здесь могила, известная всему человечеству, здесь тот «милый предел», о котором Пушкин говорил еще при жизни. Пахнет бурьяном, корой, устоявшимся летом.

И здесь, на этой простой могиле, куда долетают хриплые крики петухов, становится особенно ясно, что Пушкин был первым у нас народным поэтом.

Он похоронен в грубой песчаной земле, где растут лен и крапива, в глухой народной стороне. С его могильного холма видны темные леса Михайловского и далекие грозы, что ходят хороводом над светлой Соротью, над Савкином, над Тригорским, над скромными и необъятными полями, несущими его обновленной милой земле покой и богатство.

Примечания

Написан после поездки Паустовского по северо-западу страны в Новгород, Старую Руссу, Псков, Михайловское. Впервые напечатан в журнале «Красная новь», 1938, № 7. Впервые отдельным изданием вышел в библиотеке «Огонек» в 1941 г.

ВАЛЬС

(Аннет не танцует, сидит на диване, Пушкин после танца подходит к ней).

Пушкин: Аннет, сжальтесь, ну, скажите мне хоть что-нибудь ласковое, милостивое... ну? Друг мой, давайте отсюда убежим, давайте махнем с вами за границу! А?

Анна: Куда? Ах, бог ты мой, вам только бы смешки да хаханьки, а я… Изволите все шутить… Мучить меня... А я не знаю, что и делать…

Пушкин: Не плачьте! Вы же у меня одна-единственная, неповтори­мая! Ангел, ангел. А заграницу - я, верно, шучу. Впрочем, я об этом давно думаю и думать буду!

Музыка.

¾ Несмотря на то, что жизнь в Михайловском и Тригорском напоминала веселую идиллию любви и творчества, это была ссылка и порой она делалась Пушкину невыносима. Неслучайно он обдумывал планы бегства.

¾ Уже вскоре по приезде в деревню Пушкин пытался организовать побег с помощью брата. Когда Лев уезжал в Петербург, поэт дал ему поручение подготовить там все необходимое для тайного отъезда во Францию или Италию. Лев в Михайловское не приехал, хотя Пушкин настаивал - родители не пустили. И побег не состоялся.

¾ Однако не прошло и полугода, как Пушкин увлекся новым планом бегства – через Дерпт, строя невероятные проекты операции мнимого аневризма в ноге, переодевания слугой Алексея Вульфа и прочее. Но и этот план не удался.

¾ 1 декабря 1825 года, узнав о смерти императора Александра, Пушкин, не желая в бездействии дожидаться решения своей участи новым царем, под именем крепостного Осиповой - Вульф, предпринимает еще одну попытку бежать из родового имения в столицу, но почему-то возвращается обратно.

¾ По одной из версий, ему перебежал дорогу заяц – это был дурной знак.

¾ Через две недели, накануне 14 декабря, он вновь выезжает из Михайловского в Петербург и опять возвращается с дороги.

¾ Нетрудно представить возможные последствия этой поездки, если бы она удалась.

¾ Пушкин попал бы со всеми прочими на Сенатскую площадь.

Музыка «Лунная соната».

¾ Темным, холодным декабрьским вечером 1825 года Пушкину уж очень не хотелось уезжать из Тригорского, возвращаться в пустой, неуютный Михайловский дом.

¾ Пушкин совсем было собрался, как в гостиную вбежала испуганная горничная.

Горн .: Барыня, Арсений приехал!

Праск. Ал .: Зови!

Арсений (в крайнем волнении): Яблоки расторговал, а чтоб купить! Куды там! Такой переполох! Солдаты, караулы, заставы. Ловят, слышь, кого-то. Ничего не разобрал. Насилу ноги унес!

Пушкин: Что же там, бунт?

Арсений: Истинно, бунт.

Праск. Ал .: А государь?

Арсений : А государь при войсках, только не знаю который.

Пушкин: Как так который? Один государь- Константин!

Арсений : Да кто говорит - Константин, а кто – Николай. Я так слыхал… да уж не знаю, как и сказать, будто в глухую в полночь бояришки наши – министры да генералы требуют царя в Сенат. А когда он пришел, и Константин себе подскакал и преогромным мечом стучит у ворот. Как тут не пропустить.

Праск. Ал : Невозможно, это уже начинаются сказки! Поди прочь.

Арсен. (горничной): И в полночь перед крестом и Евангелием присягнули друг другу и друг на друга пошли.

Пушкин (Арсению) : Постой, а на площади только войска?

Арсений: И господа офицеры, и черный народ.

(уходит)

Пушкин: Я Вам еще в прошлом году предсказывал бунт.

(все уходят)

Музыка «Лунная соната».

¾ Потянулись дни тревоги и неизвестности.

¾ Ожидая обыска, а возможно и ареста, Пушкин сжигает свои записки, над которыми так долго работал и которыми так дорожит.

¾ Письма почти не приходят.

¾ Газеты скупо сообщают об арестах.

¾ В списках арестованных Пушкин с тревогой находит имена друзей.

¾ Собственное положение Пушкина весьма сомнительно: он не знает, что и насколько известно правительству и живет в тревожном ожидании.

¾ Однако решается обратиться к новому императору с прошением о возвращении из ссылки.

¾ В ночь с 3 на 4 сентября 1826 года, Пушкину вручили письмо от губернатора Псковской губернии Адеркаса, с указанием явиться в Москву.

Музыка.

Император: Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?

Пушкин : Да, государь.

Император : Брат мой, покойный император, сослал тебя на жительство в деревню. Я же освобождаю тебя от этого наказания, с условием ничего не писать против правительства.

Пушкин: Я, государь, давно не пишу против правительства

Император: Но ты был дружен со многими из тех, которые в Сибири?

Пушкин : Правда, государь. Я многих из них любил и уважал и продолжаю питать к ним те же чувства!

Пушкин: Неизбежно, государь, все мои друзья были в заговоре, я не мог бы не участвовать в нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю бога.

Император: Что же ты теперь пишешь, Пушкин?

Пушкин : Почти ничего, государь, цензура очень строга.

Император: Зачем же ты пишешь такое, чего не пропускает цензура.

Пушкин: Цензура не пропускает и самых невинных вещей, она действует невразумительно.

Император: Ну, так я сам буду твоим цензором. Отныне ты будешь присылать мне все, что сочинишь. Довольно ты подурачился, Пушкин. Если я пущу тебя на волю, даешь ли ты мне слово сделаться другим?

(Пушкин молчит. Император воспринимает его молчание как знак согласия. Император вместе с Пушкиным выходит)

Император: Господа, забудьте прежнего Пушкина теперь это мой Пушкин.

Придворные:

¾ Выйдя из царского кабинета в кремлевском дворце, Пушкин вздохнул с облегчением.

¾ Он думал, что, наконец, обрел желанную свободу.

¾ Бодрое настроение поддерживалось единодушным восторгом, с которым московское общество встретило поэта.

¾ Он покинул столицу безвестным юношей.

¾ Александр I преследовал его, но царю и в голову никогда не пришло бы пускаться с ним в личные объяснения.

¾ Возвращение его было торжественно.

¾ Царь беседовал с ним дольше, чем с любым из своих сановников, и после аудиенции во всеуслышание назвал умнейшим человеком России.

¾ Москва только что короновала императора, теперь коронует поэта.

¾ Москва ласкала Пушкина.

¾ Его наперебой приглашали в дома.

¾ Десятки новых знакомств, совершенно непредвиденных!

¾ На всех балах первое внимание – Пушкину.

¾ В мазурке и котильоне дамы выбирали его беспрерывно…

Танец Мазурка (Полонез)

Вяземский: Дорогая Зинаида Александровна! Я получил вашу записку. (читает) "Уважаемый князь, приходите ко мне непременно… Если мотылек Пушкин уловим, приведите его ко мне…"

Зинаида Волконская: Петр Андреевич, он уже здесь.

Пушкин: "Борис Годунов".Кремлевские палаты. 1598 год, 20 февраля. Князья Шуйский и Воротынский.

Наряжены мы вместе город ведать,

Но, кажется, нам не за кем смотреть:

Москва пуста; вослед за патриархом

К монастырю пошел и весь народ.

Как думаешь, чем кончится тревога?

З. Волконская, Вяземский и дама.

З.В.: Какое действие произвело на всех нас это чтение, передать невозможно. До сих пор кровь приходит в движение при одном воспоминании.

В. : Мы услышали простую, ясную, внятную и вместе с тем, пиитическую увлекательную речь.

Дама: Первые явления мы выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с Григорием просто всех ошеломила. Что было со мною, я и рассказать не могу…

(Пушкин заканчивает чтение)

Пушкин: Что ж вы молчите? Кричите: Да здравствует царь Димитрий Иванович! Народ безмолвствует.

(Пауза. Молчание. Только потом аплодисменты).

Все уходят.

Пушкин на 1 плане. Император на заднем плане

Пушкин: Милостивый государь Александр Христофорович, я действительно читал свою трагедию некоторым особам (конечно, не из ослушания, но только по тому, что худо понял высочайшую волю государя). Поставляю за долг препроводить ее Вашему превосходительству в том самом виде, как она была мною читана.

Император: Его императорскому величеству благоугодно, чтобы вы занялись предметом о воспитании юношества. Вы можете употребить весь досуг, вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения.

(Пушкин и Император уходят)

¾ Пушкин понимал, что это своего рада экзамен на благонадежность.

¾ 2 ноября он выехал в Михайловское. В сентябре он так впопыхах оттуда уезжал, что, конечно, не захватил нужных вещей. Следовало бы съездить в деревню, чтобы уладить свои дела, и уж после этого думать о жизни в Москве и Петербурге.

¾ Была причина более веская: надо было выполнить царское задание, а для этого требовалось потрудиться наедине, все обдумать – московская сутолока мешала работе.

¾ Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в покинутую тюрьму.

¾ Пушкин пробыл в деревне две-три недели. Записка "О народном воспитании" была готова.

¾ Когда царь прочитал ее, он выразил недовольство.

¾ Бумага была положена "под сукно". А тайное наблюдение за поэтом усилилось.

¾ Между "царем русской земли" и «царем русской поэзии» выросла фигура Бенкендорфа. Пушкин, как школьник, должен был давать отчет о каждом своем поступке.

¾ Выговоры следовали один за другим: за чтение неопубликованного "Бориса Годунова", за напечатание сомнительного "Анчара", за самовольное путешествие на Кавказ.

¾ Какая-то бесприютность, неустроенность есть в пушкинской жизни этих лет при всем ее блеске, шуме, восторженных овациях почитателей и множества друзей.

¾ Скитания по "большим дорогам"; гостиницы, постоялые дворы, короткие остановки у друзей; ни своего угла, ни спасительного уединения; преследования жандармов; хлопоты о куске хлеба…

¾ Потом женитьба, возвращение на службу, новые бесконечные хлопоты, заботы, финансовые затруднения, неудачная попытка издать журнал, преследования.

¾ Все чаще мечты уносили его в деревенскую жизнь, в тишину Михайловского и Тригорского.

¾ Но чтоб уехать в свое родовое имение опять нужно разрешение императора.

¾ 10 лет назад он писал подобные прошения, чтобы вырваться из Михайловской ссылки, а теперь сам стремится туда.

Пушкин.:

В разны годы

Под вашу сень, Михайловские рощи,

Являлся я; когда вы в первый раз

Увидели меня, тогда я был

Веселым юношей, беспечно, жадно

Я приступал лишь только к жизни; годы

Промчалися, и вы во мне прияли

Усталого пришельца; я еще

Был молод, но уже судьба и страсти

Меня борьбой неравной истомили.

Я зрел врага в бесстрастном судии,

Изменника - в товарище, пожавшем

Мне руку на пиру, - всяк предо мной

Казался мне изменник или враг.

Утрачена в бесплодных испытаньях

Была моя неопытная младость,

И бурные кипели в сердце чувства

И ненависть и грезы мести бледной.

Но здесь меня таинственным щитом

Святое провиденье осенило,

Поэзия как ангел утешитель

Спасла меня, и я воскрес душой.

Остальные участники:

Вновь я посетил

тот уголок земли, где я провел

изгнанником два года незаметных.

Уж десять лет ушло с тех пор – и много

Переменилось в жизни для меня.

И сам, покорный общему закону,

Переменился я – но здесь опять,

Минувшее меня объемлет живо,

И, кажется, вечор еще бродил

Я в этих Рощах.

Вот опальный домик,

где жил я бедной нянею моей.

Уже старушки нет, уж за стеною

Не слышу я шагов ее тяжелых,

Ни кропотливого ее дозора.

Во холм лесистый над которым часто

Я сиживал недвижим и глядел

На озеро, вспоминая с грустью

Иные берега, иные волны…

Меж нив златых пажитей зеленых

Оно синее стелется широко,

Через его неведомые воды

Плывет рыбак и тянет за собою

Убогий невод. По брегам отлогим

Рассеяны деревни там за ними

Скривилась мельница, насилу крылья

Ворочает при ветре…

Вот на границе

Владений дедовских, на месте том,

Где в гору подымается дорога,

Изрытая дождями, три сосны,

Стоят одна поодаль, две другие

К друг дружке близко. Здесь, когда их мимо

Я проезжал верхом при свете лунном

Знакомым шумом шорох их вершин

Меня приветствовал. По той дороге

Теперь поехал я и пред собою

Увидел их опять, они все те же,

Все тот же их знакомый уху шорох -

Но около корней их устарелых

(где некогда все было пусто, голо)

Теперь младая роща разрослась.

Зеленая семья, кусты теснятся

Под сенью их как дети. А вдали

Стоит один угрюмый их товарищ,

Как старый холостяк и вкруг него

По-прежнему все пусто.

Здравствуй племя

Младое, незнакомое. Не я

Увижу твой могучий поздний возраст,

Когда перерастешь моих знакомцев

И старую главу их заслонишь

От глаз прохожего. Но пусть мой внук

Услышит ваш приветный шум, когда

С приятельской беседы возвращаясь,

Веселых и приятных мыслей полон,

Пройдет он мимо вас во мраке ночи

И обо мне вспомянет.

¾ Мы возвращаемся, чтобы уйти.

¾ И уходим, чтобы возвратиться.

18 апреля 2018 года в Псковской областной библиотеке состоялась презентация книги Дарьи Тимошенко «Михайловские рощи Кузьмы Афанасьева». Встреча прошла в рамках XV Международного книжного форума «Русский Запад» .

В 2022 году Пушкинскому заповеднику исполняется 100 лет. В его истории немало драматических событий, в ней есть свои герои, но есть и те, кого не вспоминают 2 августа - в День памяти сотрудников. Среди них русский писатель Кузьма Васильевич Афанасьев (1874–1947), который жил и работал в Михайловском с 1935 года до осени 1943 года. Он боролся за «своего Пушкина» и за любимые Михайловские рощи, возрождал сожженный в 1918 году заповедник к юбилейным дням 1937 года и заново открывал музей в 1942 году, уже под властью оккупантов.

Книга рассказывает о жизни К. В. Афанасьева, пытавшегося обрести «покой и волю» в Михайловском в годы строительства социализма, о его трагической судьбе, а также о малоизвестных страницах довоенной истории Пушкинского заповедника. Здесь же собраны рассказы и очерки К. В. Афанасьева, написанные им в Михайловском и о Михайловском. После публикации в газетах и журналах 1930–1940 годов они в течение нескольких десятилетий не могли быть напечатаны и оставались недоступными для читателя.

Михайловские рощи Кузьмы Афанасьева : записки хранителя, 1935–1943 / сост. Д. А. Тимошенко, М. А. Тимошенко; художник А. Мелентьева. – Ярославль: Академия 76, 2018. – 320 с. : ил.

Сестрами Дарьей и Марией Тимошенко подготовлено необычное издание: сборник произведений Кузьмы Афанасьева, названный «Записки хранителя». Необычайность этого издания в том, что составители провели не только кропотливую работу по поиску написанных К. Афанасьевым новелл в предвоенных советских и оккупационных (времен войны) газетах, но и написали довольно полный очерк жизни этого человека, прожившего полную испытаний жизнь и умершего в тюремной больнице. Несомненно, это была неординарная личность, выбившаяся в люди с самых низов дореволюционного общества, это был умный, ироничный, с непростым характером человек, проживший весьма трагичную жизнь. В своих скитаниях по стране, в 1930-е гг., он оказался в Пушкинском заповеднике, в Михайловском и стал там лесоводом, ведал посадками и лечением деревьев заповедника. В годы войны, при немцах, он был назначен хранителем заповедника. После же войны его объявили пособником фашистов. Не дай нам Бог пережить такое, когда десятки миллионов советских людей - не по своей вине - были вынуждены на протяжении трех лет жить и работать под гнетом завоевателей. Афанасьев никого не убивал, не предавал, он работал, как это были вынуждены делать миллионы брошенных армией и сталинским режимом людей - не все же могли эвакуироваться или уйти в партизаны! В его жизни было два главных призвания - природа, точнее лес, и литература. Если писание крупных произведений Афанасьеву не особенно удавалось, то его короткие новеллы о природе, обитателях леса, о людях, которые живут природой, вдали от испепеляющего душу сталинского режима, великолепны. Погружаясь в его новеллы, читатель будто чувствует запах только что распустившихся березовых листьев, слышит птичий свист, рассматривает звериные следы на снегу. Эти новеллы уносят меня воспоминанием к книгам Аксакова, Пришвина, Паустовского. При этом, К.В. Афанасьев, восприняв от этих мастеров русской прозы прекрасную стилистику и язык, превосходит их глубинным, профессиональным знанием природы и ее обителей. Его новеллы отсылают нас к незабываемым для нескольких поколений «Вестям из леса» Виталия Бианки.

Достоинство издаваемого сборника в том, что его составители вернули к читателю запрещенное, забытое имя прекрасного русского писателя, истинного певца псковской земли, дорогого сердцу каждого человека в России Михайловского и его окрестностей. Теперь, прочитав эту книгу, каждый, приехав в Михайловское и, видя посаженные когда-то Кузьмой Афанасьевым сосны Михайловских рощ, будет вспоминать о нем. И это – его путевка к свету, людям из безвестности и забвения.