С творчеством Анны Ахматовой Марина Цветаева познакомилась в 1912 году, когда прочла её книгу «Вечер», и на долгие годы сохранила восторженное отношение к ней. Весной 1917 года Цветаева писала: «Всё о себе, всё о любви». Да, о себе, о любви — и ещё- изумительно – о серебренном голосе оленя, о неярких просторах рязанской губернии, о смуглых главах Херсонского храма, о красном кленовом листе, заложенном на Песне Песней, о воздухе, «подарке Божьем»… и так без конца…. И есть у неё одно 8-стишие о юном Пушкине, которое покрывает все изыскания всех его биографов. Ахматова пишет о себе — о вечном. И Ахматова, не написав ни одной отвлеченно — общественной строчки, глубже всего — через описание пера на шляпе — передаст потомкам свой век … О маленькой книжке Ахматовой можно написать 10 томов — и ничего не прибавишь…. Какой трудный соблазнительный подарок поэтам — Анна Ахматова».

Единственная встреча между Анной Ахматовой и Мариной Цветаевой состоялась 7 -8 июня 1941 года в Москве. Из воспоминаний В.Е. Ардова: «Волнение было написано на лицах обеих моих гостий. Они встретились без пошлых процедур «знакомства». Не было сказано ни «очень приятно», ни «так вот Вы какая». Просто пожали друг другу руки… Когда Цветаева уходила, Анна Андреевна перекрестила её». Цветаева посвятила Ахматовой сборник «Версты»,изданный в 1922 году, и 11 стихотворений, адресованных непосредственно Ахматовой в сборнике «Версты», вышедшим за год до этого. Ей же позднее было перепосвящена поэма «На красном коне», посвященная первоначально Евгению Ланну. Позднее, 31 августа (старого стиля) 1921 года, Цветаева писала Ахматовой, в какое горе ее поверг слух о смерти Ахматовой, и сообщала: «… Скажу Вам, что единственным – с моего ведома – Вашим другом (друг –действие!) – среди поэтов оказался Маяковский, с видом убитого быка, бродившего по картонажу « Кафе поэтов»….

Глубоко эмоционально писала об Ахматовой Цветаева:

Мы коронованы тем, что одно с тобой

Мы землю топчем, что небо над нами — тоже!

И тот, кто ранен смертельно твоей судьбой,

Уже бессмертным на смертное сходит ложе.

В певучем граде моём купола горят,

И Спаса светлого славит слепец бродячий…

И я дарю тебе свой колокольный град,

Ахматова! – И сердце своё в придачу.

« Чтобы все сказать: последовавшим за моим петербургским приездом стихами о Москве я обязана Ахматовой, своей любви к ней, своему желанию ей подарить что-то вечнее любви, то подарить – что вечнее любви. Если бы я могла просто подарить ей – Кремль, я бы наверное этих стихов не написала. Так что соревнование, в каком-то смысле, у меня с Ахматовой – было, но « не сделать лучше нее », а – лучше нельзя, и это лучше нельзя – положить к ногам. Соревнование? Рвение. Знаю, что Ахматова потом в 1916-17 году с моими рукописными стихами к ней не расставалась и до того доносила их в сумочке, что одни складки и трещины остались. Этот рассказ Осипа Мандельштама – одна из самых моих больших радостей за жизнь». Марина Цветаева вступила в литературу раньше, чем Анна Ахматова – первый ее сборник « Вечерний альбом» опубликован в 1910 году, -но в читательском восприятии она сохранила ступень « младшей современницы, чему немало сама и способствовала. Ее восторженное поклонение « Злотоустой Анне — всея Руси»…как бы предполагало известное неравенство – тем более, что не вызывало ответного слова. («Поздний ответ» Ахматовой будет написан в 1940 году, но и тогда останется неизвестной адресату).

Мы сегодня с тобою, Марина,

По столице полночной идём.

А за нами таких миллионы,

И безмолвнее шествия нет…

А вокруг погребальные звоны

Да московские дикие стоны

Вьюги, наш заметающий след.

Своеобразие отношений Ахматовой и Цветаевой проницательно определила Ариадна Эфрон: « Марина Цветаева была безмерна, Анна Ахматова – гармонична…безмерность одной принимала (и любила) гармоничность другой, ну, а гармоничность не способна воспринимать безмерность»…. «Вечерний альбом», «Вечер» — так похожи, не сговариваясь, они назвали свои первые книги. Эта творческая перекличка двух поэтов продолжалась всю их жизнь. Примечательно и то, что и среди своих современников Ахматова и Цветаева выбирали себе в кумиры одних и тех же поэтов. У обеих был поэтический роман с Александром Блоком, никого из поэтов своего времени они не ставили так высоко. Поразительное сочетание женственности и изящества с мужеством и волей, страстностью и порывистостью, с чеканной филигранностью стиха, неподдельная искренность чувства и глубокие философские раздумья о вечных проблемах бытия — вот что объединяет таких самобытных, таких непохожих поэтов — Анну Ахматову и Марину Цветаеву. «Юность всегда отдает предпочтение Цветаевой, — пишет современный поэт В. Солоухин, — но с годами, со зрелостью, взоры (и души и сердца) всё чаще и увереннее обращаются к Ахматовой. Наше счастье состоит в том, что у нас есть и та и другая».

В истории мировой литературы было немало поэтов и прозаиков-женщин. Мы помним имена великой древнегреческой поэтессы Сафо, Марии Французской, Виттории Колонны, Марселины Деборд-Вальмор, Элизабет Баррет-Браунинг, Аннеты фон Дросте-Хюльсхоф, Евдокии Ростопчиной, Каролины Павловой, Эдит Седергрем. Широко известно и творчество Маргариты Наваррской, мадам де Лафайет, Джейн Остин, Анны Радклиф, Беттины фон Ариим, Мери Шелли, Жорж Санд, Мери Гаскелл, Джордж Элиот, Марии фон Эбнер-Эшенбах, Сельмы Лагерлеф, Грации Деледды, Сигрид Унсет, Вирджинии Вулф и многих других женщин-романисток, внесших свой вклад в летопись мировой литературы и искусства. И все же первое место здесь, пожалуй, принадлежит двум великим поэтам-современницам, прославившим Россию XX века — Анне Ахматовой и Марине Цветаевой. Их поэтическое творчество, да и самая их жизнь — пример высочайшего трагического единоборства с судьбой, могучей победы человеческого духа над ниспосланными историей и личным их бытием многочисленными испытаниями.

Выделяя из числа других великих поэтов нашего столетия имена Ахматовой и Цветаевой, нельзя не ощутить и глубокого различия между обликом двух этих выдающихся женщин.

В отличие от А. Белого (написавшего знаменитый роман «Петербург», но навсегда оставшегося верным сыном Москвы и не сумевшего почувствовать воспетую Пушкиным красоту Петербурга), а также от Цветаевой , Есенина и Пестернака — «москвичей » по преимуществу,— Ахматова (как и О. Э. Мандельштам) была поэтом Петербурга . Она не только прожила здесь многие годы и хранила верную память о Царском Селе, Павловске, Комарове и других петербургских окрестностях. С ранних лет ее душа сроднилась с «душой Петербурга» (пользуясь выражением Н. П. Анциферова). И вся ее поэзия с начала до конца жизни — поэзия Петербурга. «Знакомый и сладкий » (по определению Гумилева) воздух этого города наполняет ее стихи. Для Ахматовой Петербург — уникальное художественное целое, город строгих и величественных ансамблей, Летнего сада и ее скульптурного двойника — «Ноченьки», солнечных часов на Меншиковом доме, Сената и Арки на Галерной, город великих народных страданий, постоянных унижений, арестов, стояний в тюремных очередях у ворот Крестов — и вместе с тем всемирно-исторического подвига ленинградцев в дни блокады, их стойкости и Победы в Великой Отечественной войне. И хотя в Петербурге Ахматовой, как и в Петербурге Достоевского и Андрея Белого, есть своя призрачность, но призрачность это иная — легкая, — призрачность петербургского карнавала. Зимней канавки, горбатых мостов, «Бродячей собаки», «Петрушки» Стравинского, призрачность, овеянная созидательными гениями Пушкина, Блока, Мейерхольда, А. Бенуа и других великих творцов культуры России XIX и XX веков.

Все это не означает, что сердцу Ахматовой не были близки ни Севастопольская и Балаклавская бухты, ни «золотой Бахчисарай», ни «тверская скудная земля», ни Средняя Азия (которую она полюбила в годы эвакуации из Ленинграда), ни Москва, в которой она проводила многие дни и месяцы в последний период жизни. Следуя «путем всея Земли», Ахматова, как каждый великий поэт, любила всю ей и всем нам «родную землю», умела чутко ощущать красоту и поэзию любого уголка нашей планеты (о чем свидетельствуют ее стихи, посвященные Парижу, Венеции, Польше, а также ее поэтические переводы). И все же ее образ, как и образ Блока, навсегда сохранился в памяти читателя объединенным воедино с образом города на Неве, с неотъемлемой частью его культуры и даже его «прозаического», вполне повседневного быта.

Но Ахматова — не только поэт Петербурга. Она также — поэт традиций, до конца жизни сохранившая верность заветам Пушкина, Достоевского. Блока. Поэзия же Цветаевой основана не на верности традициям, а на дерзком бунте против них .

Дочь И. В. Цветаева, который сделал целью своих устремлений создание в Москве величайшего в мире собрания слепков с произведений мирового классического искусства, Марина Цветаева поставила перед собой иную цель — дерзко взорвать унаследованные традиции во имя созданного нового, необычного поэтического языка и стиля. Поэтому их противостояние, спор между Ахматовой и Цветаевой можно обозначить как спор между верностью традиции и постоянным самосожжением во имя поэзии нового, нетрадиционного склада. При этой нетрадиционности, более того — вызывающему принципиальному антитрадиционализму поэтики Цветаевой нисколько не противоречит то, что она охотно обращалась к «традиционным» темам — Старому Пимену, дедушке Иловайскому, образам Ариадны и Тезея, Федры, Де Грие, Казановы (или к Пушкину, его героям, его личной и исторической судьбе).

Цветаева , в сущности, жила не только вне традиций, но и вне времени . Ее мир — мир воображения. Она могла поклоняться «Орленку» Ростана — герцогу Рейхштадтскому, герцогу Лозэну, Казанове, Ариадне, Федре, Ипполиту, Пушкину, Райнеру Марии Рильке, Пугачеву, «Лебединому стану», Революции, — но все они были для нее не столько живой реальностью, сколько миражами, занимавшими в определенный момент ее воображение. Главным же предметом ее поэзии оставались ее глубоко личные переживания, личные восторги и разочарования. В поэзии ее — целая вереница возлюбленных. Но все они на одно лицо. И страсть ее выражается, прежде всего, восклицаниями, излияниями, междометиями. Если в «Крысолове», стихах о Чехии, своих прозаических произведениях, письмах к Тесковой она порою не чуждается конкретности, живых деталей и примет времени и места, то в поэзии ее взятой как целое они почти начисто отсутствуют. В лирике Цветаевой господствует не мир реалий, а мир восклицаний, метафор и уподоблений. Ее поэтическое слово не предметно, а жгуче эмоционально . Недаром началом поэзии она считала «наитие», избегая строгой поэтической дисциплины. Пользуясь пушкинскими определениями, можно было бы сказать, что основой поэзии Цветаевой был «восторг », а не «вдохновение», которое Пушкин определил как «расположение души к живейшему приятию впечатлений» и «соображению понятий».

Иное дело поэзия Ахматовой . Она всегда до предела насыщена живыми приметами места и времени . И сама она, и ее герои живут и встречаются в обозначенном месте, во вполне определенное время. Так, в молодости Пушкин видится ей в образе смуглого отрока, бродящего по аллеям царскосельских садов. Рядом с ним на скамейке — его «треуголка и растрепанный том Парни». И точно так же уже в ранних своих стихах она любит точное обозначение дат и фактов («Двадцать первого, Ночь, Понедельник...»). Ее «Реквием» нельзя приурочить к другому месту и времени, чем те, где и когда он написан, — так же, как для «Поэмы без героя» отнюдь не случайно, что завязкой ее служит зима 1913 года, — начальная точка отсчета эпохи, когда на смену юношеской беспечности молодой и счастливой Ани Горенко и всего ее поколения пришел «настоящий XX век» с его жестокостью, насилием и кровью. И столь же реально историчны стихи Ахматовой, посвященные блокадному Ленинграду, его стойкости, мужеству и страданиям, его женщинам и детям. В поэзии Цветаевой подобную конкретность мы встречаем, пожалуй, лишь один единственный раз — в «Стихах о Чехии», где Цветаева отбрасывает игру разбегающихся, подобно кругам по воде, звуковых повторов и отражений, сознавая, что суровая простота истории и ее реальный трагизм более возвышенны в своей суровой простоте, чем любая поэтическая их сублимация.

А. Ахматова и М. Цветаева - два поэтических голоса своей эпохи

Не отстать тебе. Я - острожник.

Ты конвойный. Судьба одна.

И одна в пустоте подорожней

Подорожная нам дана.

М. Цветаева «Ахматовой»

Анна Ахматова и Марина Цветаева - два ярких имени в русской поэзии. Им довелось не только жить в одно и то же время - время крушения старого мира, но и быть поэтическим голосом своей сложной эпохи.

Обе поэтессы начали рано писать стихи. Марина - в шесть лет, а Анна - в одиннадцать, но каждой из них выпала своя трагическая судьба, каждая искала в поэзии свой собственный путь. Цветаева познакомилась с творчеством Ахматовой в 1915 году и сразу же написала стихотворение, обращенное к ней. Цветаева долгое время сохраняла к Ахматовой восторженное отношение, о чем свидетельствуют письма и дневники Марины Ивановны. Она посвятила Анне Андреевне небольшой цикл стихов, в котором выразила свое преклонение перед ней:

И я дарю тебе свой колокольный град,
Ахматова! - и сердце свое в придачу.

Цветаева обращается к Ахматовой на «ты», хотя между ними не было личного общения, и горделиво утверждает:

Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами - то же!

Этим «мы» Цветаева старается показать, что она тоже обладает поэтическим даром и стоит рядом с прославленной поэтессой.

Ахматова благосклонно принимала поклонение Цветаевой, но никогда особенно не ценила ее творчество. Цветаева же в конце жизни резко изменила свое отношение к Ахматовой, заявив, что все, написанное ею, особенно в последние годы, очень слабо.

Единственная встреча двух поэтесс состоялась в Москве в июне 1941 года и, нужно думать, не привела к взаимопониманию - слишком уж различны по своим творческим устремлениям и характеру были эти женщины. Действительно, Марина Цветаева считала, что поэт должен быть погружен в себя и отстранен от реальной жизни. По собственному определению, она была «чистым лириком» и поэтому самодостаточна и эгоцентрична. Несмотря на это, эгоцентризм Цветаевой не был эгоизмом, он выражался в непохожести поэтессы на других, нетворческих людей. Именно поэтому мы часто встречаем в стихотворениях Цветаевой противопоставление «я» и «они»:

Ахматова же, на первый взгляд, была более приближена к реальной жизни. Встав в начале творческого пути под знамя акмеизма, она стремилась в своих стихах к предметной детализации. Все звучащие и красочные подробности входили в ее стихи, наполняя их живой силой жизни:

Жарко веет ветер душный,
Солнце руки обожгло.
Надо мною свод воздушный,
Словно синее стекло.

Ахматовский стих произрастал из непосредственных жизненных впечатлений, хотя эти впечатления и ограничивались, особенно в раннем творчестве, заботами и интересами «своего круга».

И Ахматова, и Цветаева много писали о любви. Любовь в их творчестве предстает чувством драматическим, а порой и трагическим:

Брошена! Придуманное слово –
Разве я цветок или письмо?
А глаза уже глядят сурово
В потемневшее трюмо.

У Ахматовой стихи о любви - это маленькие рассказы, не имеющие ни начала, ни конца, но все же сюжетные, как, например, «Вечером», «Сжала руки под темной вуалью…» и другие. Удивительное мастерство позволяло поэтессе с помощью одной, казалось бы, незначительной детали создать определенное настроение и передать чувства героини:

Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки.
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки.

Вот она - незначительная деталь - неправильно надетая перчатка - и перед нами нарисован образ растерянной и подавленной женщины. Мы понимаем, что ее бросил любимый, и жизнь для нее вот-вот рухнет.

У Цветаевой сюжетности в любовных стихах практически нет, но она тоже пишет о любви не в момент счастья, а в напряженный, драматический момент:

Хоть на алтын полюби - приму!
Друг равнодушный! - так странно слушать
Черную полночь в чужом дому!

Ахматова долгое время считалась поэтом одной темы - любовной, за что ее неоднократно упрекали. К теме России она начинает чаще обращаться уже в позднем творчестве, но эта тема, в сущности, является все той же темой любви - любви к своей стране.

Цветаева несколько лет прожила в эмиграции. Ахматова никогда не уезжала надолго. Однако обе поэтессы не принимали и не понимали революцию. Ахматова стремилась в своих стихах уйти от политики в мир человеческих чувств и отношений, а Цветаева обращалась к далекому прошлому, которое она идеализировала и романтизировала. В ее творчестве слышится тоска по героическим натурам, по идеалам рыцарства, поэтому частыми образами ее произведений становятся меч, плащ и шпага. На страницах ее стихотворений мы встречаемся с яркими личностями прошлого: Казановой, Дон Жуаном, Наполеоном, Лжедмитрием и, конечно, прекрасной Мариной Мнишек. Кроме того, что Мнишек была полячкой (а Цветаева тоже имела частичку польской крови), она, безусловно, привлекала Цветаеву еще и тем, что носила ее имя. Поэтесса очень любила свое имя и видела в нем особый смысл. Как известно, Марина - это перевод на латинский язык одного из эпитетов богини любви и красоты Афродиты. «Пелагос» (по-латыни - «Марина») означает «морская». Цветаева неоднократно раскрывала в стихах поэтический смысл своего имени, и в нем тоже видела свою непохожесть на других:

Кто создан из камня, кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя Марина,
Я - бренная пена морская.

Море для Цветаевой - это символ творчества. Оно такое же глубокое и неисчерпаемое. Значит, человек, носящий имя Марина, - особый человек, художник.

Ахматова также любила свое имя и считала себя достойной особого предназначения. Она видела в нем некую божественность и царственность:

В то время я гостила на земле.
Мне дали имя при крещенье - Анна,
Сладчайшее для губ людских и слуха.

Один из своих сборников Ахматова даже назвала «Anno domini». Латинское выражение, означающее «в лето господне», явно привлекало поэтессу созвучностью с ее именем Анна.

И Ахматова, и Цветаева немало обогатили русскую поэзию. Ахматова продолжала и развивала традиции русской психологической прозы, являясь в этом смысле прямым наследником Достоевского, Толстого, Гаршина. Главным достоинством ее стиха была строго обдуманная локализованная деталь, несущая порой весь замысел. Достаточно вспомнить образ красного тюльпана в стихотворении «Не любишь, не хочешь смотреть…» Ахматова, умея очень тонко пользоваться словом, ввела в поэзию детали из обыденного мира, бытовые интерьеры, прозаизмы, которые помогали ей создавать образы, а главное - открывали внутреннюю связь между внешней средой и потаенной жизнью сердца.

Сила стихов Цветаевой не в зрительных образах, а в завораживающем потоке все время меняющихся, глубоких ритмов. То торжественно-приподнятые, то разговорно-бытовые, то песенно-распевные, то иронически-насмешливые, они в своем богатстве передают гибкость ее интонационного строя, находятся в зависимости от ритма ее переживаний. И если Ахматова тонко чувствует русское слово, то Цветаева идет еще глубже - она способна воспринимать язык на уровне морфемы. Классическим примером в этом отношении может служить стихотворение, посвященное Борису Пастернаку:

Рас-стояния: версты, мили…
Нас рас-ставили, рас-садили.

Приставка «рас» в этом стихотворении имеет особое значение. Именно умелое использование ее помогает поэтессе передать чувство разлуки, разъединенности.

Ахматова и Цветаева - самобытные поэтессы и очень разные, но между ними немало внутреннего сходства. Они обе были именно русскими поэтессами и безгранично любили Россию. В их творчестве и судьбе отразился сложный путь русской интеллигенции, которой пришлось жить в эпоху революционных бурь и глобальных перемен.

Наверное в далеком будущем и для нашей эпохи отыщется изящный синтез. Притупятся противоречия, затушуются контрасты, пестрота сведется к единству, и из разноголосицы получится «согласный хор». Будущий ученый, очарованный гармонией, блестяще покажет «единый стиль» нашего времени. Но как жалко нашей нестройности, нашего живого разнообразия, даже нашей нелепости. И никакая «идея» не примирит нас с превращением в маски тех лиц, которые мы знали и любили.

Сложность и противоречивость – черты нашей эпохи – будем хранить их бережно. Нам ценно сейчас не общее, соединяющее наших поэтов в группы и школы, не элементы сходства – всегда внешние и бессодержательные. Частное, личное, ни на что не сводимое, разъединяющее – вот что интересует нас.

Марина Цветаева: путь в петлю

У меня в Москве – купола горят!
У меня в Москве – колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят,
В них царицы спят, и цари.

Вот склад народной песни с обычным для нее повторениями и параллелизмом; Напев с «раскачиванием» – задор молодецкий. Ахматова – петербурженка; ее любовь к родному городу просветлена воздушной скорбью. И влагает она ее в холодные, классические строки.

Но ни на что не променяю пышный
Гранитный город славы и беды.

Цветаева всегда в движении; в ее ритмах – учащенное дыхание от быстрого бега. Она как будто рассказывает о чем-то второпях, запыхавшись и размахивая руками. Кончит – и умчится дальше. Она – непоседа. Ахматова – говорит медленно, очень тихим голосом: полулежит неподвижна; зябкие руки прячет под свою «ложно-классическую» (по выражению Мандельштама) шаль. Только в едва заметной интонации проскальзывает сдержанное чувство. Она – аристократична в своих усталых позах. Цветаева – вихрь, Ахматова – тишина. Лица первой и не разглядишь – так оно подвижно, так разнообразна его мимика. У второй – чистая линия застывшего профиля. Цветаева вся в действии – Ахматова в созерцании,

одна едва улыбается,
там где другая грохочет смехом.

Лирика Ахматовой насквозь элегична – страдальческая любовь, «душная тоска», муки нелюбимой или разлюбленной, томление невесты по мертвому жениху; фон ее – четыре стены постылой комнаты; мучительный недуг, приковывающий к постели. За окном метель – и она одна в надвигающихся сумерках. Поэзия Цветаевой пышет здоровьем, налита знойной молодой кровью, солнечна, чувственна. В ней исступление, ликование, хмель.

Кровь, что поет волком,
Кровь – свирепый дракон,
Кровь, что кровь с молоком
В кровь целует – силком.

Первая – побежденная, покорная, стыдливая, вторая – «царь-девица», мужественная, воинственная, жадная, и в любви своей настойчивая и властная. Цепки ее пальцы, крепки объятия: что схватит – не выпустит. Весь мир – ее; и все радости его перебирает она, как жемчужины на ладони – сладострастно и бережно. Мало ей и земель, и морей, и трав, и зорь. Все ищет, все бродит по степям, да по «окиану»: глаза зоркие, сердце ненасытное.

Ахматова восходит по ступеням посвящения: от любви темной к любви небесной. Истончилось лицо ее, как иконописный лик, а тело «брошено», преодолено, забыто. Прошлое лишь во снах тревожит, вся она в молитве, и живет в «белой светлице», в «келье». Цветаева – приросла к земле; припала к ней, пахучей и теплой, и оторваться не может. Она – ликующая, цветущая плоть. Что ей до Вечности, когда земная жажда ее не утолена и неутолима.

Пью, не напьюсь. Вздох – и огромный выдох
И крови ропщущей подземный гул.

Одна уже в царстве теней: другая еще не постигает возможности смерти.

Я вечности не приемлю
Зачем меня погребли?
Я так не хотела в землю
С любимой моей земли.

Она любит благолепие церкви, торжественность обряда, сладость молитвы. Она богомольна, но не религиозна. Как различно выражается у Ахматовой и у Цветаевой любовь к России! Первая возвышается до истинного пафоса, становится молельщицей за несчастную «темную» родину. Она отрекается от всего личного, отгоняет от себя последние «тени песен и страстей», для нее родина в духе и она молится

Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей.

У другой – не скорбь души, а страшный вопль терзаемого тела. Что ей до того, что убитые станут «божьего воинства новыми воинами» – все они ее сыновья, ее плоть. Она загораживает их собой, как мать своих детей, и диким звериным голосом воет над их трупами.

Это причитание – быть может самое сильное, из всего написанного Цветаевой:

И справа и слева
Кровавы зевы.
И каждая рана:
– Мама
И только и это
И внятно мне, пьяной,
Из чрева – и в чрево:
– Мама!
Все рядком лежат,
– Не развесть межой.
Поглядеть: солдат!
Где свой, где чужой?
……………………
Без воли – без гнева –
Протяжно – упрямо –
До самого неба:
– Мама!

Искусство Ахматовой – благородно и закончено. Ее стихи совершенны в своей Простоте и тончайшем изяществе. Поэт одарен изумительным чувством меры и безукоризненным вкусом. Никаких скитаний и метаний, почти никаких заблуждений. Ахматова сразу выходит на широкий путь (уже в первом ее сборнике «Вечер» есть шедевры) и идет по нему с уверенной непринужденностью. Цветаева, напротив, все еще не может отыскать себя. От дилетантских, институтских стихов в «вечерний альбом» (заглавие первого ее сборника) она переходит к трогательным мелочам «Волшебного Фонаря», мечется между Брюсовым и Блоком , не избегает влияния А. Белого и Маяковского , впадает в крайности народного жанра и частушечного стиля. У нее много темперамента, но вкус ее сомнителен, а чувства меры нет совсем. Стихи ее неровны, порой сумбурны и почти всегда растянуты. Последняя ее поэма: «Царь-девица» погибает от многословья. И все же это произведение – примечательное и голос ее не забывается.

Стоит лишь произнести эти имена, как память воскрешает определенные воспоминания. Во-первых, с именами Ахматовой и Цветаевой связана новая страница русской поэзии. В литературе появилась, так называемая, «женская» поэзия. Действительно, едва ли не впервые в истории литературы женщина обрела голос, впервые из объекта поэтического чувства женщина стала в поэзии лирическим героем. Исконно женское появится в поэзии тоже впервые. Лирическая героиня внесет в поэзию новое умение видеть и любить человека.

Вспоминается «бремя поэта». Нелегкое бремя. Тем более, если это «бремя» поэта – женщины. Ведь поведав «городу и миру» «о времени и о себе», она отдает себя, свое имя, свое творчество в руки читателя, и оно неизбежно обрастает легендами и мифами. Сопровождали они всю жизнь и их. Особенно много их выпало на долю А. Ахматовой, в творческой судьбе которой всегда было сплошное неблагополучие. Отголоски его доходят и до наших дней (я имею в виду появившуюся на книжном рынке книгу Т. Катаевой «Анти – Ахматова»). Горька судьба поэтов всех времен. В моей же памяти имена Анны Ахматовой и Марины Цветаевой оставили самые проникновенные воспоминания.
Они прожили жизнь по-разному. Но каждой из них пришлось испить свою чашу страданий. Но они не переставали писать всегда о событиях героической истории нашей страны. Их стихи перешли в будущее. И это будущее – в сегодняшнем дне.
Я не скажу, что мое открытие Ахматовой и Цветаевой уже состоялось, оно у меня, наверное, еще впереди. Но у меня сложился свой круг стихов, которые я постоянно перечитываю. Это те стихи, которые в отличие от школьных заданий, я не анализирую с точки зрения выразительных средств языка, размера стиха (ямбом или хореем написано оно); они отозвались во мне, вызвали какое-то встречное движение моей души:

Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывает под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной –
Распущенной – и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.

И кто в этом поэтическом откровении не узнает Цветаеву – поэта, чье имя нельзя спутать ни с кем другим. Стихи ее можно узнать безошибочно – по особому распеву, неповторимым ритмам, не общей интонацией. Есть три вещи, которые мы воспринимаем сердцем, чувством – это поэзия, музыка и живопись. По-моему, в этом цветаевском шедевре есть все. Только равнодушный не поймет, что это о любви. О любви, которой нет, но о которой так мечтает лирическая героиня. Какая музыкальность в этих повторах «мне нравится…», какое живое сравнение «вы больны не мной…», «я больна не вами» (любовь – это всегда боль, страдание). В восхищение приводит чисто цветаевское, не общее, не характерное для других – «за наши негулянья под луной». И как аккордное звучание, наполненное такой лирической грустью:

За то, что вы больны – увы! (вот это трогательно грустно!) — не мной,
За то, что я больна – увы! – не вами!

Так и хочется сказать: вот оно женское умение видеть и любить человека, хотя бы в мечтаниях, надеждах. Невольно сравниваю с другим:

Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти, —
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.

И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.

Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие – поражены тоскою…
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.

А это уже ахматовское. О чем оно? Тоже о любви. Счастливой и несчастной одновременно, облагораживающей, одухотворяющей жизнь и заставляющей страдать. И чаще всего – с трагической развязкой («Теперь ты понял, отчего мое не бьется сердце под твоей рукою»).
Здесь все просто, строго, благородно и лаконично. Духовный мир лирической героини отличается внутренней гармонией, душевной стойкостью, уравновешенностью. Стих отличается четким ритмом («сердце рвется от любви», «не бьется сердце под твоей рукою»). Чувствуется точная рифма, внутренняя сдержанность героини в своем чувстве любви. О несостоявшейся любви, но как по-разному.
Надежда, предчувствие, первая встреча, измена, боль, разрыв, родная земля – вот с этим богатым духовным миром человека знакомят нас два поэтических женских голоса.
Уехала из революционной России М.Цветаева, ей пришлось испить горькую чашу одинокой эмигрантской судьбы, изранить свою душу вдали от Родины, но всегда помня о ней и возвращаясь к ней в стихах:

Рябину
Рубили
Зорькою.
Рябина –
Судьбина
Горькая.
Рябина –
Седыми
Спусками…
Рябина!
Судьбина
Русская.

Я не стану обращать внимание, куда происходит смещение ударения. Мне важно другое – душевное состояние героини. Так рвать на части одно слово может человек, у которого душа от страданий рвется на части. «Рваный стих» Цветаевой только усиливает наше ощущение «срубленной судьбы».
А вот другое, ставшее хрестоматийным, — «Тоска по родине…». Надо сказать, что понять Цветаеву, войти в ее художественный мир для нас не так-то просто. «Я одна с моей большой любовью к собственной моей душе», – и в этих словах первооснова понимания ее стихов. Вот потому смысл ее стихов станет понятным после нескольких прочтений. Для понимания ее стихов важнее всего постичь ее внутреннее содержание, ее душевное состояние. А его разгадать не так-то просто. Я читаю строки стихотворения «Тоска…»:

Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно –
Где совершенно одинокой
……………………………….
Как бы споря с воображаемым оппонентом, лирическая героиня пытается доказать, что ей абсолютно все равно: «и ностальгия не что иное, как «разоблаченная морока», и дом «как госпиталь или казарма». Ей все равно, «где не ужиться» и «где унижаться».
Полное безразличие к миру и к своему в нем существованию. Но вот я дохожу до строк:

Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все-равны, мне все-равно,
И, может быть, всего равнее –
Роднее бывшее – всего
Все признаки с меня, все меты,
Все даты – как рукой сняло:
Душа, родившаяся – где-то

Всего роднее, оказывается,- бывшее, минувшее, невозвратное. Дороже всего для Цветаевой – погружение в свою душу, в ее истоки, прародину своего «я»:

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все – равно, и все-едино.
Но если по дороге – куст
Встает, особенно – рябина…

И опять «встает – рябина». Куст с осенней горькой ягодой… «Мне все равно…».И лишь вид рябинового куста сменяет обжигающей горечью – воспоминанием о тех близких людях, из круга которых «вытолкнута» она в жизнь, как она есть». Таково мое восприятие и понимание поэтического голоса Цветаевой:

Все повторяю первый стих
И все переплавляю слово:
«Я стол накрыл на шестерых…»
Ты одного забыл – седьмого

Невесело вам вшестером.
На лицах – дождевые струи…
Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть – седьмую…

Стихотворение М.Цветаевой, написанное в год ее смерти. Здесь, у последней черты, все чувства Марины Цветаевой достигли своего абсолюта. Тоска полнейшего одиночества от сознания, что в этой жизни оказалась седьмой, лишней, забытой. Трагическое ощущение собственной ненужности. И как роковое убеждение, что она ничего не умеет, паралич воли… И – тупик:

Пора снимать янтарь,
Пора менять словарь,
Пора гасить фонарь
Наддверный…

«Так край родной меня не уберег…» Но сохранил память.
Она подвергалась гонениям, травлям. На ее голову обрушивались толики хулы и кары. Жизнь почти всегда в бедности и в бедности умереть. Познать, может быть, все лишения, кроме лишения Родины – изгнания. Это я о судьбе поэтического голоса Анны Ахматовой. «Мне счастливой не бывать», — так о себе скажет она. И все-таки счастливая, потому что была женским поэтическим голосом героической истории нашей страны, потому что не переставала писать всегда. Много воспоминаний, мифов, легенд существует вокруг имени А.Ахматовой. Среди всех есть и воспоминания Иосифа Бродского, который скажет о ней, что «такие поэты, как она, просто рождаются». А слова поэта о поэте дорогого стоят. Глубоко личный лиризм; стих, тяготеющий к народному говору, к ладу народной песни. Рифмы легки, размер, стиха не стесняющий. Так просто и с голосом такой поэтической силой о любви может сказать только Ахматова:

Сжала руки над темной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?..»
-Оттого что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.

Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот,
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».

Вот таков лирический герой у Ахматовой – человек сильный и мудрый. Любовь в женском понимании Ахматовой – это не только любовь – счастье, тем более благополучие. Часто и слишком часто – это страдание, «больная» любовь.
Но в поэзии Ахматовой есть еще одна любовь – к родной земле, к Родине, к России:

Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край, глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.

Всего одна фраза: «Руками, я замкнула слух…» Не от искушения, не от соблазна, а чтоб «не осквернила». И отвергается мысль не только об отъезде из России, но и возможность иного, «нового имени». Такова жизненная позиция Ахматовой. Такова родная земля в её понимании. Её, родную землю:

В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем,
Наш горький сон она не бередит,
Не кажется обетованным раем.
Не делаем в душе своей
Предметом купли и продажи,
Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,
О ней не вспоминаем даже.
………………………………
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно – своею.

Любовь к Родине у Ахматовой – это все. Будет Родина – будет жизнь, дети, стихи. Нет ее – ничего нет. А потому свои «военные» стихи Ахматова начинает так, как начинается солдатская служба – с присяги – клятвы:

И та, что сегодня прощаемся с милым, —
Пусть боль свою в силу она переплавит,
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться ничто не заставит.

А когда я читаю «Мужество», понимаю, что это уже не личные, это есть настоящая гражданская лирика:

Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!

И невольное преклонение испытываешь перед этими мужественными «дамскими» стихами; чувство восхищения оставляет в душе характер ахматовской героини.
И Ахматову, и Цветаеву можно любить по-разному. Но одно их объединяет определенно: они жили в эпоху героической истории нашей страны, они видели события, которым не было равных. Они – голос эпохи. Они и сегодня знакомят нас с богатым духовным миром своей лирической героини, обогащают наш внутренний мир, помогают нам пережить, испытать еще не знакомые состояния любви, ревности, ненависти, отчаяния, предательства.
И самое главное: «женские» стихи А.Ахматовой и М.Цветаевой воспитывают в нас чувства гражданина своей страны, помогают осознать, что Родина для человека «не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию – может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри – тот потеряет ее лишь вместе с жизнью…». Родина – это что судьба, или, по-народному – доля. Доля – судьба Родины и человека – нераздельны.