Училище Правоведения. Обсуждение на Блоги на Труде. Музыка в истории училища. Московское высшее художественно-промышленное училище

5 декабря 1835 года состоялось торжественное открытие, на котором присутствовал Император Николай I с цесаревичем, а 7 декабря начались классные занятия. Первым директором училища был назначен Семен Антонович Пошман, статский советник, первым инспектором был профессор Лицея барон Егор Васильевич Врангель.

Училище было закрытым учебным заведением. Закрытость была обусловлена особым отношением к нравственному воспитанию юношества, а для этого требовался бдительный непосредственный надзор и время, достаточное для того, чтобы оказать глубокое влияние в укоренении принципов права и добра. Для этого было постановлено, чтобы поступающие в Училище были не моложе двенадцати и не старше семнадцати лет. Все воспитанники должны были помещаться в доме самого Училища. Воспитанники Училища должны были носить соответствующую форму: темно-зеленый мундир и треугольную шляпу. Воспитанники старшего класса носили шпаги.

Вид на Училище Правоведения со стороны реки Фонтанки.

В Училище принималось не более 100 человек и только из сословия российского потомственного дворянства. Материальная обеспеченность, которую имели дворяне, представлялась Принцу основой независимости и честности будущих правоведов. В отношении прав и преимуществ, получаемых его выпускниками, оно было уравнено с Царскосельским Лицеем. Полный курс обучения составлял 6 лет (позднее - 7лет) и подразделялся на начальный и окончательный. Программы предусматривали подготовку воспитанников с гимназического возраста до уровня университетского образования с практическим уклоном для государственной службы. Выпускники, окончившие училище с отличием, награждались чинами IX и X классов и направлялись, по распоряжению министерства юстиции, преимущественно в Канцелярии министерства юстиции и правительствующего Сената, а прочие - в судебные места по губерниям, в соответствии с успехами каждого из них.

В программу обучения, кроме предметов общего образования, (Закон Божий, церковная история, география, французский, славянский, латинский языки и др.), входило правоведение в виде пяти предметов: пропедевтика - основные начала или энциклопедия правоведения, история правоведения, Российское законоведение, Римское законоведение, практическое судопроизводство.

При училище была создана библиотека, состоявшая из юридической и художественной литературы, как на русском, так и на иностранных языках. В библиотеке так же, собирался материал об официальной жизни и быте воспитанников, ставший затем основой для создания Правоведческого музея. Была основана правоведческая касса, членами которой были бывшие воспитанники училища и посторонние лица, сочувствующие делу юридического образования и жертвующие деньги для поддержки тех воспитанников, которые не в состоянии были платить за учебу. Кроме того, касса оказывала помощь бывшим воспитанникам, которые по болезни или по старости не имели возможность содержать себя.

Для преподавания в Училище приглашались лучшие профессора и правоведы города: знаменитый юрист В.Д. Спасович, “отец русского гражданского права” Д.И. Мейер, известный криминалист Н.С. Таганцев, юрист-международник Ф.Ф. Мартенс, адвокат А.Ф. Кони, директор Императорского института экспериментальной медицины С.М. Лукьянов и д.р.

За все время своего существования Училище подготовило более двух тысяч правоведов. Среди них была целая плеяда выдающихся государственных деятелей и юристов, таких, как: князь Оболенский Дмитрий Александрович, Принц А.П. Ольденбургский, статс-секретарь его императорского величества, действительный статский советник, член госсовета А.С. Танеев, статс-секретарь, сенатор, министр юстиции Д.Н. Набоков, выдающийся деятель по судебному ведомству, прокурор Санкт-Петербургского окружного суда Н.Б. Якоби и многие другие. Из стен Императорского Училища выходили не только деятели судебного ведомства. Разностороннее образование, которое получали воспитанники, позволяло развиваться их природным дарованиям. Композитор А.Н. Серов, поэт А.М. Жемчужников, критик В.В. Стасов, поэт А.Н. Апухтин, гениальный композитор и драматург П.И. Чайковский, доктор медицины Н.Я. Кетчер, палеонтолог, доктор философии, переводчик “Жизни животных” Брема В.О. Ковалевский - и это далеко не все выдающиеся выпускники Императорского Училища правоведения.

Группа начальствующих лиц и преподавателей Училища Правоведения.

Основатель и попечитель Училища Принц Петр Георгиевич Ольденбургский, а затем и его сын Александр Петрович Ольденбургский прилагали много сил и средств для развития Училища, выявляли его нужды и запросы. Члены царской фамилии, сами Императоры лично, министры юстиции и другие видные государственные чиновники не обходили Училище своим вниманием и заботой, понимая значение и важность профессиональной подготовки правоведов для государства.

Церковь Училища Правоведения во имя Св. Великомученицы Екатерины, в память Августейшей матери Принца П.Г. Ольденбургского - Великой Княгини Екатерины Павловны.

Училище правоведения просуществовало 80 лет, оставив яркий след в истории русского права, русской науки, русской культуры. 18 июня 1918 года Училище решением Комиссариата народного просвещения Училище было ликвидировано, а его здание на набережной Фонтанки, было передано Агрономическому институту.

Но на этом история Императорского училища правоведения не прервалась. После перерыва, сроком 74 года, коллективом
единомышленников было принято решение создать учебное заведение были бы воссозданы и продолжены все самые лучшие Идеи и Традиции, заложенные и рожденные в Императорском училище правоведения. И в 1992 году было основано негосударственное высшее учебное заведение "ШКОЛА ПРАВА". Позднее ВУЗ получил наименование "Санкт-Петербургский институт права имени Принца П.Г. Ольденбургского. Советом установлены тесные дружеские и деловые отношения с прямым потомком Принца П.Г. Ольденбургского - Гуно фон Ольденбургом, ныне являющимся попечителем Санкт-Петербургского института права.

Медаль "За благонравие и отличные успехи в науках".

Воспитанники приюта Принцп Петра Ольденбургского и сестры милосердия у памятника П.Г. Ольденбургскому перед Марииинской больницей в день 100-летия со дня его рождения.

Государь Император Николай Александрович и Государыня Императрица Александра Федоровна в Училище 10 марта 1900 г.

Георгий Алексеевич Римский-Корсаков среди воспитанников Училища Правоведения состава 75-го выпуска. Фото 1910 г.




Воспитанники 2-го кл. 75 вып. Училища Правоведения с воспитателем, статским советником Ю.К. Кузьминым. Фото: 1912-1913 гг.

Текст взят с сайта:

Петр Георгиевич Ольденбургский, назначенный попечителем училища, приобрел для него у наследников сенатора И. Н. Неплюева дом на набережной реки Фонтанки , 6 (напротив Летнего сада), за 700 000 рублей . Дом был перестроен архитекторами А. И. Мельниковым и В. П. Стасовым . Директором училища был назначен статский советник С. А. Пошман, инсперктором - профессор Царскосельского лицея Е. В. Врангель . 7 декабря 1835 года , через два дня после торжественного открытия, в новом училище начались занятия.

Училище было привилегированным закрытым учебным заведением и по статусу было уравнено с Царскосельским лицеем. В него принимались до 100 сыновей потомственных дворян в возрасте от 12 до 17 лет. Училище было платным, но за обучение казённокоштных учеников плата вносилась казной.

Время обучения было сначала определено в 6 лет, но с 1838 года было увеличено до 7 лет с подразделением на два курса: младший - гимназический (VII, VI, V и IV классы) и старший - университетский (III, II и I классы). С при училище были учреждены приготовительные классы (с - трехлетние).

На младшем курсе полностью проходили классическую гимназическую программу (однако греческий язык был заменен естествоведением), а на университетском - энциклопедию законоведения (начальный курс права), церковное, римское, гражданское, торговое, уголовное и государственное права, гражданское и уголовное судопроизводство, историю римского права, международное право, судебную медицину, полицейское право, политическую экономию, законы о финансах, историю вероисповеданий, историю философии, в связи с историей философии права, латынь и английский язык (по выбору ещё немецкий и французский).

Директора и воспитатели стремились поддерживать в училище почти военную дисциплину и строгий распорядок дня - по 42 звонкам .

Расписание звонков

При училище была создана библиотека, а затем и музей истории училища. В основе книжного собрания лежали 364 тома (184 произведения), приобретённые у книготорговца Смирдина к моменту открытия училища. В следующем году библиотека пополнилась полным собранием законов в 80 томах. В 1838 году для библиотеки была куплена библиотека французских книг и географических карт. Присылались в дар библиотеке издания различных учебных заведений - научные записки, диссертационные работы и другие. К 1885 году в собрании насчитывалось около 6000 книг. Библиотека выписывала общие и специальные русские и иностранные периодические издания.

Расход по содержанию училища в конце XIX века составлял 225 000 р. ежегодно; из них 90 000 отпускалось из казначейства, а остальная сумма возмещалась платой за содержание воспитанников. Для оказания материальной помощи нуждающимся ученикам и выпускникам, а также их семьям, в 1885 году был утверждён устав Правоведческой кассы , членами которой стали, прежде всего, бывшие воспитанники училища - в большинстве своём высокопоставленные сановники, платившие ежегодные или единовременные взносы.

Все выпускники обязаны были прослужить 6 лет в учреждениях министерства юстиции. Окончившие училище с отличием, получали чины IX и X классов (титулярного советника и коллежского секретаря - соответствовали штабс-капитану и поручика армии) и направлялись преимущественно в канцелярии Министерства юстиции и Сената; прочие направлялись в судебные места по губерниям , в соответствии с успехами каждого.

Отмечая деятельность по подготовке «молодых дворян к гражданской службе по судебной части », Александр III в рескрипте по случаю 50-летия училища призывал и в будущем направлять «труды свои на благовоспитание русского юношества, утверждая питомцев своих в правилах веры, правды и доброй нравственности и в неизменной преданности Престолу и Отечеству ».

За годы своего существования Училище правоведения, входившее в число немногих юридических учебных заведений России, смогло подготовить более 2000 юристов высокой квалификации .

После 1917 года

15 сентября 1917 года постановлением Временного правительства Императорское училище правоведения было подчинено Министерству народного просвещения .

18 июня 1918 года училище было ликвидировано решением уже Комиссариата народного просвещения, а его здание было передано (ПАИ). В советское время многие правоведы были репрессированы (см. Дело лицеистов).

С 2003 года в здании Училища правоведения (наб. Фонтанки дом 6) находится Ленинградский областной суд .

Руководители училища

Принц Петр Ольденбургский был попечителем училища до своей смерти в 1881 году, после чего попечителем стал его сын Александр Петрович , остававшийся на этом посту вплоть до революции.

Первым директором училища был назначен статский советник, отставной полковник С. А. Пошман , первым инспектором - профессор Царскосельского лицея барон Е. В. Врангель .

В последующие годы обязанности директора исполняли:
Н. С. Голицин , князь, полковник (1848 - 1849 );
А. П. Языков , генерал-майор (1849 - 1877 );
И. С. Алопеус , отставной капитан, до назначения - инспектор воспитанников (1877 - 1890 );
А. Л. Пантелеев , генерал-лейтенант (1890 - 1897 );
А. И. Роговской , генерал от инфантерии (1897 - 1902 );
В. В. Ольдерогге, полковник в отставке (1902 - 1911 )
З. В. Мицкевич, генерал-майор (1911 - не ранее 1916 ).

Известные преподаватели

В числе преподавателей училища в разные годы были видные специалисты в фундаментальных и прикладных областях правоведения:

• юристы - И. Е. Андреевский , Я. И. Баршев , Э. Н. Берендтс , А. И. Вицын , А. Э. Вормс , Гизетти Г. А. , А. Ф. Гольмстен , А. Д. Градовский , П. Д. Калмыков , М. Н. Капустин , А. И. Кранихфельд , А. Ф. Кони , В. Н. Латкин , Ф. Ф. Мартенс , Д. И. Мейер , К. А Неволин , С. В. Пахман , В. Д. Спасович , Н. И. Стояновский , Н. С. Таганцев , М. А. Таубе , И. Я. Фойницкий , А. П. Чебышёв-Дмитриев , В. В. Шнейдер , Ю. А. Штекгардт
• историки - И. К. Кайданов , И. П. Шульгин
• богословы - М. И. Богословский , А. П. Парвов
• психолог - В. С. Серебреников
• филологи - П. Е. Георгиевский , А. В. Иванов
• экономист - И. Я. Горлов
• медики - В. К. фон Анреп , фон А. П. Загорский , И. Т. Спасский
• эпидемиолог - С. М. Лукьянов
• минералог - А. Ф. Постельс

Известные выпускники

Среди выпускников училища (всего его окончило более 2000 человек) были:

Музыка в истории училища

Правоведческая песнь

Правды светлой чистый пламень
До конца в душе хранил
Человек, что первый камень
Школе нашей положил.
Он о нас в заботах нежных
Не щадил труда и сил.
Он из нас сынов надежных
Для отчизны возрастил.
Правовед! Как Он, высоко
Знамя истины держи,
Предан будь Царю глубоко,
Будь врагом ты всякой лжи.
И, стремясь ко благу смело,
Помни школьных дней завет,
Что стоять за правды дело
Твердо должен правовед.

Строгая регламентация жизни и обучения в стенах училища скрашивалась для воспитанников возможностью посвящать свободное время прогулкам и спортивным играм, посещать театры и ставить собственные спектакли, которые со временем даже стали известны среди театралов города.

Особое внимание уделялось музыкальным занятиям, чему способствовало увлечение музыкой попечителя училища П. Г. Ольденбургского , по инициативе которого и в зале училища, и во дворце принца устраивались концерты профессиональных музыкантов, на которые «для образования и развития их вкуса и понятий » приглашались и учащиеся . Выступали с концертами и сами воспитанники училища, для многих из которых привязанность к музыке сохранилась на всю жизнь, а для некоторых стала её смыслом. Правовед и либеральный философ, выпускник училища 1861 года В. И. Танеев , которому в раннем детстве врач запретил брать уроки музыки, писал: «Что такое природа? Царство музыки… Без музыки человек ничто ».

С первых лет существования училища в программу обучения было включено музыкальное образование, в штат преподавателей включались учителя музыки и пения, приобретались музыкальные инструменты. По словам музыкального и художественного критика В. В. Стасова , выпускника училища 1843 года, из-за энтузиазма воспитанников училище было «наполнено музыкальными звуками от одного конца до другого » . Музыкальный энтузиазм уменьшился в 1850-е годы , когда при директоре генерал-майоре А. П. Языкове вместо гражданских воспитателей в училище появились военные с их строгими порядками и даже наказаниями учащихся розгами. Казённая атмосфера стала разряжаться в начале 1880-х годов.

В 1893 году в училище поставили отрывок из оперы М. И. Глинки «Руслан и Людмила» в сопровождении хора и оркестра.

Преподаватели музыки

Первым и «главным музыкальным двигателем» в училище был преподаватель музыки Карл Яковлевич Карель , которого в 1853 году сменил Франц Давыдович Беккер (1853-1863). После 1838 года лучшим ученикам стал давать уроки игры на фортепиано пианист и композитор Адольф Львович Гензельт . С 1863 года до начала 1900-х годов. учителем фортепианной игры был Ф. Ф. Дей , с 1901 г. - Э. В. Клозе , с 1910 г. - Г. И. Романовский .

Уроки игры на виолончели давал сначала виолончелист оперного театра Кнехт , а позднее - Карл Шуберт .

Пению учил сначала Федор Максимович Линицкий (1835-1838), а затем хоровой дирижёр Г. Я. Ломакин (1838-1871 и 1879-1882) . В начале 1900-х годов пение преподавал Г. А. Казаченко , а церковное - А. И. Громов .

Правоведы - музыкальные деятели

Напишите отзыв о статье "Императорское училище правоведения"

Комментарии и примечания

Примечания

Литература

• Анненкова Э.А. Императорское училище правоведения. - СПб. : ООО "Издательство «Росток», 2006. - 384 с. - 2000 экз. - ISBN 5-94668-048-X .
• Пашенный Н. . - Мадрид: Издание Комитета Правоведской кассы, 1967. - 456 с. - 200 экз. Составитель - воспитанник 78-го выпуска Николай Пашенный. Наиболее полный труд, изданный последними Правоведами, по истории Училища Правоведения. Полный алфавит всех Правоведов - 2 580 фамилий и их краткие биографии.
• Танеев В. И. Детство. Юность. Мысли о будущем - М.: АН СССР, 1959, 716 с.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Императорское училище правоведения

Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.

Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.

Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.
– Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона.

Первоначальное образование Константин Победоносцев получил дома, занимаясь науками под руководством отца. В результате он смог поступить в императорское Училище правоведения, не учась в гимназии.

Домашняя подготовка позволила ему и вполне успешно усваивать преподававшиеся в Училище науки.

Это было юридическое высшее учебное заведение особого типа: оно отличалось своей организацией, учебной программой и духовной атмосферой как от юридических факультетов российских университетов, так и от лицеев.

Инициатором создания Училища правоведения стал внук императора Павла I, сын его дочери великой княгини Екатерины Павловны (1788-1818) от брака с принцем Георгием Ольденбургским, племянником Павла I*(49), принц Петр Георгиевич Ольденбургский (1812-1881).

Он родился в Ярославле, вскоре после смерти своего отца, занимавшего пост генерал-губернатора Тверского, Ярославского и Новгородского, и первые четыре года своей жизни прожил в России. В 1816 году его мать Екатерина Павловна вышла замуж за наследного принца Виртембергского Вильгельма, вскоре ставшего королем. Принц Петр вместе с братом Александром переехал в Штутгарт. 29 декабря 1818 года их мать умерла, и через год принцы были отправлены в Ольденбург, под покровительство своего деда Петра-Фридриха-Людвига.

Великий герцог Ольденбургский постарался, чтобы его внуки получили хорошее образование. Они изучали все обычные для гимназической учебной программы науки, но при этом особое внимание уделяли иностранным языкам, как древним, так и новейшим, литературе, европейской и русской истории. Принц Петр прошел в дополнение и курс обучения юриспруденции, по программе юридического факультета германского университета.

Вскоре после того, как Петру Ольденбургскому исполнилось восемнадцать лет, он получил от своего дяди императора Николая I приглашение поступить на русскую службу. Принц принял это приглашение и 12 ноября 1830 года покинул свое родовое гнездо. Оказавшись в столице Российской империи, он снова взялся за учебу. 25 мая 1831 года Петр Ольденбургский начал слушать лекции по русскому праву академика К.И. Арсеньева*(50). Этими лекциями учеба принца далеко не ограничилась. Многие науки он изучал самостоятельно. А. Папков, знакомясь при составлении биографии Петра Георгиевича Ольденбургского с его архивом, обнаружил в нем "толстые, исписанные тетради, указывающие на необыкновенное прилежание, с каким принц изучал русское государственное устройство". В этих тетрадях были, в частности, подробно изложены: история управления в России, начиная с царствования Петра I до середины XIX века, полная история русского законодательства, история Правительствующего Сената с описанием сфер его ведения; приводились отчеты о положении русского земледелия и т.п.

23 апреля 1834 года император Николай I повелел своему племяннику-принцу присутствовать в Сенате. Должность сенатора позволила Петру Георгиевичу ближе познакомиться с действительным состоянием государственных канцелярий и судебных органов Российской империи. И первое, что принц заметил в них, это вопиющий недостаток людей, специально обученных к судебной деятельности, - недостаток, без исправления которого невозможно было хоть как-то улучшить ее качество.

Главный способ решения данной проблемы был очевиден: это в первую очередь создание специального учебного заведения для подготовки судебных деятелей. Именно таким способом в России в начале XIX века пытались улучшить работу канцелярий и судов. Однако Высшее Училище правоведения, учрежденное в 1805 году, не получило развития. Спустя несколько лет оно прекратило свою деятельность, а в 1816 году и вовсе было закрыто*(51). Принц П.Г. Ольденбургский решил возродить идею Училища правоведения на новых основаниях.

26 октября 1834 года он обратился к своему венценосному дяде - императору Николаю I со следующим письмом:

"Ваше Императорское Величество, Всемилостивейший Государь!

Безмерное благоснисхождение, коим Ваше Императорское Величество соизволили удостоить верноподданническое донесение мое от 4 сентября, внушает мне смелость повергнуть к Августейшим стопам Вашим всенижайшую мою просьбу.

Всемилостивейшее назначение присутствовать в Правительствующем Сенате, приемлемое драгоценным знаком отеческого обо мне попечения Вашего, постоянно доставляет мне случай вникнуть ближайшим образом в порядок и ход гражданского делопроизводства. Недостаток образованных и сведущих чиновников в канцеляриях судебных мест составляет, неоспоримо, одно из важнейших неудобств, препятствующих возвести часть сию на ту степень благоустройства, на которой Ваше Императорское Величество желаете поставить все отрасли управления. Учебные заведения, существующие ныне, не удовлетворяют сей потребности государства. Молодые люди, получив в оных образование на собственный счет и потому пользуясь свободою избирать род гражданской службы, обыкновенно стремятся в министерские департаменты, где и виды честолюбия, и способы содержания более льстят их надеждам. По прошествии нескольких лет, они перемещаются в высшие звания по судебным и исполнительным местам, и, таким образом, минуют канцелярские должности, не получив надлежащего сведения о порядке делопроизводства. Для устройства канцелярий, давно озабочивающего правительство, полагаю необходимым, чтобы улучшение содержания согласовано было с образованием детей, для гражданской службы назначаемых, и чтобы с тем вместе учреждена была правильная для них постепенность в повышениях. Убеждение в сих истинах возродило во мне мысль о пользе учреждения особенного Училища правоведения. Многие из опытнейших и усерднейших слуг Ваших помышляли и прежде меня о таком учреждении; но значительные издержки, необходимые для первоначального устройства подобного заведения, могли исполнению сей мысли препятствовать.

Вам, Государь, принадлежит все, что я имею и самая жизнь моя! И если б уделением моего избытка мог я содействовать пользе службы Вашего Императорского Величества, - мог быть полезен родине, к коей привязан душою, то почел бы себя безмерно счастливым. Побуждаемый сими чувствами, я желал бы пожертвовать сумму, потребную на приобретение дома и на первоначальное обзаведение Училища правоведения. He дерзая обременять внимание Вашего Императорского Величества подробным изложением тех оснований, на коих может быть учреждено, как заведение сие, так и самое вступление в службу воспитанников онаго, я приемлю смелость повергнуть воззрению Вашего Величества главнейшие предположения и начала:

1) В сем заведении молодые русские дворяне, от 12 до 15 лет, кроме знания языков и вспомогательных наук, должны бы, в продолжении 6 лет, преимущественно образоваться в практическом русском правоведении, т.е. в познании на самом опыте канцелярского порядка и форм делопроизводства, в кратком и правильном изложении дел и, наконец, в решении оных, сообразно с законами.

2) По окончании курса наук, воспитанники были бы обязаны прослужить шесть лет по ведомству министерства юстиции, начиная оную в канцеляриях, с низших штатных должностей.

3) Дабы не подвергнуть сих воспитанников бедствиям нужды и охранить нравственность их от корыстных искушений, надлежало бы, при назначении их в губернии, по причине скудости губернских штатов, определять добавочный оклад, примерно по 700 р. каждому.

4) Ежегодный выпуск из числа 150 воспитанников, предназначаемых для сего заведения, может составлять примерно до 20 человек.

5) Ежегодное содержание сего заведения, по сделанному мною исчислению, не простиралось бы впоследствии выше двухсот тысяч рублей.

В случае, если бы Вашему Императорскому Величеству благоугодно было удостоить сие предположение Высочайшего соизволения Вашего, то я приступил бы немедленно к составлению проекта и штата. Дозвольте, Всемилостивейший Государь, надеяться, что дерзновение всеподданнейшей просьбы найдет пред Вами оправдание в пламенных чувствах беспредельной благодарности, с коими есмь Вашего Императорского Величества.

Подпись (Петр Ольденбургский)"*(52).

Император Николай I передал это письмо М.М. Сперанскому с надписью: "Благородные чувства принца достойны уважения. Прошу, прочитав, переговорить с ним и мне сообщить, как ваши замечания, так и то, что вами с принцем условлено будет"*(53).

Михаил Михайлович поговорил с Петром Георгиевичем и 24 января 1835 года представил государю записку "Специальные училища"*(54), в которой изложил свое мнение о предложении принца Ольденбургского создать в России специальное учебное заведение для подготовки молодых людей к судебной деятельности. "Для судей везде нужны способные и благовоспитанные делопроизводители, - писал он, - у нас они нужнее, нежели где-нибудь: ибо у нас нет и долго еще не будет ни ученых судей, ни ученых адвокатов. Судьи у нас, в нижних и средных местах*(55), избираются из дворян, большею частию военных, а в высших определяются из чинов, также военных и гражданских. И нет причины изменять сей порядок, если бы изменить его и было возможно. При добром делопроизводителе судья, избранный доверием сословия, с здравым смыслом и чистою совестию, хотя и без технического знания, вообще может быть полезнее, нежели судья просто ученый. Но тот же избранный доверием судья, при худом производстве, будет прикрывать только собою его пристрастие или невежество.

Университеты наши не могут доставить судебной части добрых делопроизводителей, во-первых, потому что там студенты учатся, а не воспитываются; во-вторых, потому что они выходят и в военную, и в другие роды службы, не были обязаны следовать определенному назначению; то же можно сказать и о лицеях; воспитанники их, коих впрочем, и число незначительно, расходятся по всем родам гражданской службы и редко служат по судебной части.

Из сего видно, что учреждение специального училища для судебной части, в коем бы воспитанники теориею и практикою приготовлены были предпочтительно к прохождению сего рода службы, представляет неоспоримую пользу. Возражение, что сим уменьшится число учащихся в университете, не может быть уважительно, потому что число воспитанников сего училища, по самому составу его, полагается весьма ограниченным: каждый год из него может быть выпускаемо не более как от 20 до 25-ти человек"*(56).

В течение последующих четырех месяцев были составлены и обсуждены в Государственном совете проекты учредительных документов для Училища правоведения. 29 мая 1835 года император Николай I издал Именной указ, данный Сенату, в котором говорилось:

"Принц Петр Ольденбургский представил Нам предположения свои о учреждении при Министерстве юстиции Училища правоведения, для образования молодых дворян к гражданской службе по судебной части, вызываясь пожертвовать из собственного своего достояния нужную сумму на приобретение дома для училища и на первое онаго устройство.

Вменяя себя в приятную обязанность воздать справедливость побуждениям, на коих основано предположение принца, и приемля оные доказательством примерного его усердия к общему благу и наследственного ему глубокого чувства любви к Отечеству, Мы поручили рассмотреть составленное им начертание правил предполагаемого заведения Государственному Совету.

Утвердив ныне поднесенный Нам вследствие сего Государственным Советом проект устава Училища правоведения и примерный штат сего заведения на первое трехлетие и препровождая оные в Правительствующий Сенат, для приведения в надлежащее исполнение, Повелеваем вместе с тем предоставить принцу, согласно желанию Его, сделать все предварительные приготовления к помещению Училища и начальному онаго устройству"*(57).

Для размещения училища правоведения принц Ольденбургский планировал сначала построить роскошное здание на берегу Невы, близ Таврического сада. Был уже начертан план и эскиз фасада этого сооружения, но потом принц, не захотев, по всей видимости, ждать несколько лет открытия Училища, решил купить трехэтажный дом И.И. Неплюева, расположенный на берегу Фонтанки, напротив Летнего сада (Фонтанка, 6). Обустройство его для Училища заняло всего несколько месяцев - к концу ноября здание было готово для открытия в нем Училища. Здесь когда-то находился Пажеский корпус, потом проживал герой Отечественной войны 1812 года генерал-фельдмаршал Барклай де Толли. По возвращении из Сибири в этом доме снимал помещения М.М. Сперанский: его кабинет с огромной библиотекой располагался в месте, где впоследствии была устроена церковь Училища правоведения - во имя Святой Екатерины, названная так в память матери принца Петра Ольденбургского.

В ноябре завершились приемные экзамены в новое учебное заведение. А 5 декабря 1835 года состоялась торжественная церемония открытия Училища правоведения. Помимо множества сановников и других почетных лиц на ней присутствовали император Николай I, его сын - цесаревич великий князь Александр Николаевич, брат - великий князь Михаил Павлович и племянник, главный виновник торжества - принц Петр Георгиевич Ольденбургский.

Литератор и музыкальный критик Владимир Васильевич Стасов (1824-1906) обучался в Училище правоведения с 1836 по 1843 год. В воспоминаниях, писавшихся около 1880 года*(58), он представил это учебное заведение в качестве одного из самых удивительных явлений в истории русского образования и показал, какую огромную роль сыграл в его судьбе принц П.Г. Ольденбургский.

"Наше училище, - вспоминал В.В. Стасов, - появилось на свет всего лишь за несколько месяцев до моего поступления, и именно: в декабре 1835 года. История его происхождения - совершенно исключительная и особенная между всеми нашими училищами. Все у нас на Руси, от верху и до низу, хорошо понимали в то время, что одна из самых блестящих наших язв - проклятое чиновничество, прогнившее до мозга костей, продажное, живущее взятками и не находящее в них ровно ничего худого, крючкотворствующее, кривящее на каждом шагу душой, пишущее горы дел, лукавое, но не умное, едва грамотное, свирепое за бумагами, хотя добродушное на вид дома и за вистом. Все на него горько жаловались в разговорах и рассказах, все поднимали его на зубок в романе и на театре, и однако дело не трогалось с места. Разговору было много, и все-таки никто ничего не предпринимал, никто ничего даже и не предлагал, чтобы помочь общей беде и вытравить гнойную болячку. И вдруг нашелся помощник, выступил вперед, смелый начинатель, придумавший, что надо сделать, и в ту же минуту энергически принявшийся за дело. Это был 23-х летний юноша, едва сам кончивший воспитание, едва вступивший в период самостоятельности, - но тем-то его почин и решимость были неожиданнее. То было для него самое время для веселой и беззаботной жизни, для праздников, торжеств и пиров - он этого не захотел, от всего отказался и вместо того задумал крупное дело, серьезное и важное, требовавшее всего человека, всего его времени, забот и помыслов. Этот молодой человек, представлявший такое необыкновенное исключение в свои годы, был принц Петр Ольденбургский. По отцу, религии и серьезному, солидному воспитанию он был полу-иностранец, хотя родился в России, и по всем симпатиям и чувствам был настоящий русский. А когда он достиг совершеннолетия, то очутился владельцем нескольких миллионов, разросшихся в продолжение его малолетства и юношества, из основной суммы, пришедшейся на его долю после его матери, великой княгини Екатерины Павловны. Как племянник императора, он скоро добился возможности осуществить свою мысль. Ему позволено было основать училище правоведения, а приступая к его устройству, он отдал целый миллион на покупку дома и его обзаведение. Он считал Училище чем-то своим, родным и близким себе: все свое время, все заботы и помышления отдавал ему. В Училище он приезжал почти всякий день, иногда по несколько раз в день, присутствовал при лекциях в классах, бывал во время рекреаций, навещал училище при обедах и ужинах; даром что сам лютеранин - стоял нередко на обедне и всенощной в училищной церкви, и иногда приезжал даже ночью, возвращаясь из дворца или с какого-нибудь неизбежного собрания, бала, театра, и всякий раз оставался по несколько часов. Тут он проходил по всем этажам и залам. Вообще говоря, навряд ли была такая подробность училищной жизни, которой бы он не видел собственными глазами, и которую от него можно было бы спрятать или исказить. Все это имело чрезвычайно важные последствия: Училище стало на такую ногу, на какой не стояло ни которое из тогдашних русских училищ, и во многом получило особенный характер. В нем несравненно менее было казенного, формального, рутинного и зато было (по крайней мере, в первое, мое время) что-то, напоминавшее семейство и домашнее житье. Обращение было совсем иное, чем во всех других учебных заведениях"*(59).

А.Ф. Кони усматривал в учреждении Училища правоведения единственно возможный в условиях 30-х годов XIX века способ постепенно, мало-помалу улучшить состояние российских судов. По его словам, думать в то время "о немедленной возможности преобразования русского суда было немыслимо. Этот суд был органически связан со всем дореформенным бытом России и, в особенности, с крепостным строем общества. Пред переустройством последнего отступала даже громадная энергия самодержца, искренно желавшего снять с миллионов своего народа иго, которое, по своим нравственным последствиям, было, во всяком случае, хуже монгольского. Поэтому и об иных формах и приемах суда можно было только мечтать, прибегая лишь к временным улучшениям, с трудом пробивавшим себе дорогу среди постоянной возможности ухудшения. К таким улучшениям относилось учреждение специальной юридической школы - Училища правоведения, которое должно было вливать в суды, понемногу, из году в год, контингент молодых, образованных и добросовестных юристов"*(60).

Императорское Училище правоведения создавалось в качестве юридического учебного заведения, специально предназначавшегося для подготовки судебных деятелей. Поэтому обучение юридическим наукам соединялось в нем с воспитанием у молодых людей качеств, которые считались необходимыми для этой профессии. Очевидно, что при устройстве такого учебного заведения следовало действовать предельно осторожно и обдуманно. По этой причине Устав императорского Училища правоведения был утвержден 29 мая 1835 года императором Николаем I только на первое трехлетие его существования. Предполагалось, что функционирование Училища в течение данного срока позволит испытать на практике нормы Устава и узнать, какие элементы внутреннего устройства этого учебного заведения и его учебной программы оказались разумными, и какие из них необходимо переменить, исправить или устранить.

Новый и окончательный вариант Устава Училища правоведения, выработанный на основе опыта его трехлетней деятельности, был утвержден Именным указом императора Николая I, данным Сенату, 27 июня 1838 года*(61).

В первом его параграфе говорилось, что "Училище правоведения имеет целию образование благородного юношества на службу по части судебной". Третий параграф предписывал, что "прием воспитанников в сие заведение дозволяется только из сословия древнего потомственного российского дворянства, внесенного в шестую часть родословной книги, также детей: военных чинов не ниже полковника, а гражданских 5-го класса или статского советника"*(62). Устанавливая это ограничение, исходили, вероятно, из той мысли, что выходцы из таких семей будут на государственной службе людьми достаточно независимыми и не станут порочить себя взяточничеством и другими бесчестными поступками.

Отец Константина Победоносцева имел чин статского советника, который был ему присвоен при уходе в отставку в награду за многолетнюю и беспорочную службу. В 1824 году имя Петра Васильевича Победоносцева внесли в дворянскую родословную книгу Московской губернии*(63).

§ 194 принятого в 1838 году Устава Училища правоведения определял, что "императорское Училище правоведения состоит в 1 разряде учебных заведений, и в правах и в преимуществах своих равняется с Царскосельским лицеем"*(64). Главное начальство над Училищем вверялось, согласно § 9 Устава, попечителю (т.е. принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому). Непосредственное управление Училищем призван был осуществлять подчиненный попечителю директор. Первым лицом после директора в училищном управлении считался инспектор классов. Как и в университетах, в Училище правоведения имелся Совет: его председателем выступал директор, а членами - инспектор классов и профессора.

Полный курс обучения в Училище правоведения длился, в соответствии с § 12 Устава, семь лет. Он разделялся на "приуготовительный" и "окончательный или собственно юридический" курсы. "Приуготовительный" курс был рассчитан на четыре года и совершался в 7, 6, 5 и 4 классах. "Окончательный" продолжался три года: для него отводились 3, 2 и 1 классы.

Учеба в рамках "приуготовительного" курса предполагала изучение таких общеобразовательных предметов, как: закон Божий и церковная история, география, математика, история всеобщая и российская, естественная история и физика, логика и психология, языки: русский и славянский, а также латинский, немецкий и французский.

Учебная программа "юридического" курса предусматривала, согласно § 13 Устава, преподавание: 1) энциклопедии законоведения, 2) римского права, 3) государственного права, т.е. законов основных о состояниях и учреждений, 4) гражданского права и межевых законов, 5) уголовного права, 6) судебной медицины, 7) судопроизводства, как гражданского, так и уголовного, и делопроизводства, 9) местных или провинциальных законов, 10) законов финансовых и полицейских, с предварительным изложением политической экономии, 11) юридической практики, как гражданской, так и уголовной, 12) сравнительного законоведения*(65).

На учебу в Училище правоведения принимались подростки не моложе 12 и не старше 15 лет. Впрочем, если они были на полгода моложе 12-ти или настолько же старше 15 лет, их зачисляли в состав учащихся. Константину Победоносцеву в момент поступления сюда на учебу исполнилось 14 лет.

Училище правоведение было учебным заведением закрытого типа. Для его воспитанников устанавливалась особая форма одежды. Им предписывалось, в соответствии с § 64 Устава 1838 года, носить "мундир темно-зеленого цвета со светло-зеленым суконным воротником и обшлагами и с черной выпушкой на воротнике. Пуговицы золоченные, с изображением сенатского чекана; панталоны по цвету мундира"; шляпу треугольную. Воспитанники окончательного, юридического курса должны были иметь на воротнике по одной золотой петлице, а начального курса - по одной серебряной.

В стенах самого Училища воспитанники должны были носить куртки такого же цвета, как и мундир, с разрезным воротником без петлиц. Шинели воспитанников также имели темно-зеленый цвет и светло-зеленый суконный воротник.

Согласно § 51, "воспитанники, отличившиеся доброю нравственностью и успехами", награждались "при публичном акте книгами и похвальными листами, за подписанием председателя и членов Совета с приложением училищной печати".

"Разные меры, допускаемые к исправлению" нерадивых учащихся, определялись специальной инструкцией Попечителя. § 56 Устава 1838 года допускал применение "исправительного наказания", под которым понималось сечение розгами. Но применяться оно могло не иначе, как с разрешения директора, только в исключительных случаях и притом лишь в трех младших классах.

На практике "исправительное наказание" почти не применялось. Редкий случай его применения в 1842 году записал в своем дневнике воспитанник Училища Константин Победоносцев. "30 октября. В VI классе Пьянова высекли за то, что он подменил балл. Это еще первая в нынешнем году экзекуция"*(66).

Принц Петр Ольденбургский воспитывался (вместе со своим братом Александром) в большой строгости. Его мать - великая княгиня Екатерина Павловна требовала от воспитателей своих сыновей: "Сделайте из них людей, и не щадите в них принцев". По этому правилу он организовал воспитание и будущих русских юристов во вверенном ему Училище правоведения. Директором его был назначен Семен Антонович Пошман (1788-1847), посвятивший свою молодость армии. Последним местом его военной службы был штаб Отдельного корпуса военных поселений, который состоял под командованием А.А. Аракчеева. Прослужив в нем с марта 1823-го по декабрь 1824 года, Пошман ушел в отставку с чином полковника. 19 февраля 1827 года он был определен за обер-прокурорский стол в Межевой департамент Сената, а в феврале 1835 года его назначили исправляющим должность обер-прокурора 2-го департамента Сената. На пост директора Училища правоведения С.А. Пошман был назначен 10 июня 1835 года и состоял он в этой должности до самой смерти в 1847 году.

По свидетельству М.М. Молчанова, обучавшегося в Училище с 1837-го по 1845 год, первый его директор, Семен Антонович Пошман, "был человек, как говорится, "строгих правил". Военный служака, он внес в гражданское училище и военную дисциплину и безмолвное повиновение начальству.

Все время управления Училищем он оставался верен раз принятому принципу и держал все и всех, как говорится, "в ежовых рукавицах". Мы все побаивались его не на шутку - это правда, но правда и то, что в самом этом страхе юные сердца наши инстинктивно чувствовали в этой строгой, до абсолютизма доходящей власти желание нам добра и стремление сделать нас людьми чести и порядка"*(67).

§ 50 Устава 1838 года определял, что "воспитанники, кончившие курс в Училище, сообразно успехам, показанным ими как на последнем испытании, так и на двух предыдущих, удостаиваются Советом чинов 9, 10 и 12-го класса. Причем строго принимается в соображение поведение выпускаемого"*(68).

На должности преподавателей юридических наук в Училище правоведения приглашались профессора из Царскосельского (с 1843 года - Александровского) лицея и из Санкт-Петербургского университета, а также чиновники, имевшие юридическое образование.

В.В. Стасов отмечал в своих воспоминаниях: "Учителя и профессора были у нас не Бог знает какие, однако же, приблизительно все лучшие, каких тогда можно было достать в Петербурге. Многие были взяты к нам, для старших классов, из числа тех, что преподавали в Царскосельском лицее, а Лицей считался в то время лучшим штатским заведением, тем самым, чем был Пажеский корпус между военными"*(69).

В период учебы Константина Победоносцева в Училище правоведения (1841/1842 и 1842/1843 учебные годы) юридические науки здесь преподавали Петр Давидович Калмыков (1808-1860), Василий (Вильгельм) Васильевич Шнейдер (1793-1872), Александр Иванович Кранихфельд (1812-1881), Никифор Алексеевич Палибин (1811-1861), Роман Андреевич Штекгардт (?-1848).

Прежде, чем изучать юридические науки, учащиеся слушали лекции по юридической пропэдевтике. Их читал профессор Р.А. Штекгардт. Он был "небольшого роста, худощав и носил парик. Сидя на кафедре, стоявшей у стены, и читая лекцию, он имел привычку раскачиваться взад и вперед. Воспитанники изловчились в стену вколачивать гвоздь, так чтобы при покачивании профессора парик зацеплялся за гвоздь, и обнажалась безволосая голова немецкого ученого"*(70).

На первой лекции Штекгардт объяснял, что представляет собой юридическая пропэдевтика. "Греческое слово "пропэдевтика", - говорил он, - означает так же, как немецкое "Vorschule", учение приуготовительное для какой-нибудь науки. Правоведение или Юриспруденция, обнимая все стороны человеческой жизни, есть одна из наук, более всех нуждающихся в таком предварительном учении. Следовательно, для изучения прав необходима юридическая пропэдевтика. Под этим названием разумеем мы связное систематическое собрание различных предварительных понятий и сведений, без которых вступление в область правоведения чрезвычайно шатко, уразумение его неясно и начальное изучение трудно и почти бесплодно"*(71). Содержание курса юридической пропэдевтики, читавшегося в Училище правоведения, определялось не только уровнем образованности его воспитанников, готовившихся к изучению юридических наук, но и сущностью самой юриспруденции. Юридическая пропэдевтика призвана была, по словам профессора Штекгардта, "привести в ясность все понятия и идеи, все исторические и литературные сведения, которые частию уже предполагаются известными в науке правоведения, частию же по обильному ее содержанию только упоминаются в ней, но остаются без дальнейшего объяснения, частию, наконец, являются в кратком и неполном виде. Сверх того, пропэдевтика должна представить способ изучения прав вообще, т.е. всеобщую юридическую методологию"*(72).

Воспитанники не любили юридической пропэдевтики, поскольку преподавалась она догматически и к тому же на немецком языке или на латыни. Но Победоносцев показывал при ее изучении такие успехи, что иногда приводил профессора Штекгардта в полный восторг. 7 октября 1842 года Константин записал в свой дневник: "Штекгардт. Последнему отвечал я по-латыни 12 §, и так восхитил его, что он сошел с кафедры, облобызал меня, жал руку и поставил 12"*(73).

Чтобы получить положительную оценку на экзамене по юридической пропэдевтике, учащиеся готовы были на любые уловки. Об одной из них Победоносцев рассказал в своем дневнике. В записи, сделанной 30 апреля 1844 года, он сообщил: "Завтра затевают у нас новый обман во время Штекгардтова экзамена: пишут по два экземпляра всех билетов, каждый готовит из всего курса только один билет, и когда берет билет со стола, говорит тот номер, который сам учил, а на приготовленном стуле билет ему обменивают. Если это удастся, о, какая жалкая существенность"*(74). Уловка оказалась успешной, но Победоносцеву данный успех не принес радости. В своем дневнике он оставил следующую запись на сей счет: "Употребили в дело эту хитрость, о которой я вчера писал, и она удалась вполне. Все были в этом деле обмануты: и директор, и инспектор, и Штекгардт, и Генцшель, заседавший на экзамене. Совестно было молиться до и после экзамена. Разумеется, успех был блестящий"*(75). Спустя месяц он продолжал испытывать неловкость от того, что участвовал в обмане профессора Штекгардта. "Совестно вспоминать об экзамене Штекгардта, и разговоры об этом не прекращаются в классе", - признавался Константин в дневниковой заметке, сделанной 1 июня. Он искал оправдание этому обману и находил его в системе преподавания юридической пропэдевтики профессором Штекгардтом. "Многие, - отмечал Победоносцев в своем школьном дневнике, - говорят, и не без основания: "Что же нам делать, когда начальство ставит нас в невозможное положение? Нас заставляют слушать лекции и отвечать на языке, которого мы не понимаем и на котором не можем объясниться нисколько". И действительно, не менее как три четверти нашего класса совсем не знают или совсем плохо знают по-немецки; странно сказать, есть в числе таких даже немцы по происхождению, т[о] е[сть] имеющие мать или отца немцев. Прохождение сквозь уроки Михлера и Шнеринга не подвинуло их ни на шаг в знании немецкого языка. А между тем, начиная с низших классов, некоторые предметы преподаются на немецком языке будто бы для практики. С физикой, географией можно еще как-нибудь справиться, но когда дело доходит до предметов философского содержания, до пропедевтики и энциклопедии, тут, что называется, свет досками забран и нет никакого выхода. Иной пробует учить наизусть параграфы, ничего не понимая, и можно себе представить, что из этого выходит. Так однажды, помнится, Андрюша пробовал отвечать Штекгардту, начал первую фразу: "Ungeachtet dieser Wissenchaft", - потом после некоторой паузы произнес: "als", - и затем последовало гробовое молчание..."*(76).

О том как, преподавали в Училище правоведения другие профессора, Константин Победоносцев в своем дневнике умолчал. Зато о них довольно подробно написали в своих мемуарах те, кто учился здесь немногим раньше или позднее его.

Так, о профессоре П.Д. Калмыкове В.В. Стасов утверждал, что он лекциями по энциклопедии законоведения и уголовному праву "ничуть не удовлетворил" ожидания учащихся*(77). "Другой профессор, некто Палибин*(78), - вспоминал Владимир Васильевич, - приводил нас в изумление, читая нам, под заглавием "Государственное право", прямо статьи из Свода законов, которые мы должны были заучивать слово в слово по его литографированным запискам, перечисляя без малейшего пропуска, все "департаменты", "отделения" и "столы" министерств, губернских правлений и других мест, и тут же должны были в зубряжку пересчитывать "предметы их ведомства"*(79). "Еще один профессор, Шнейдер, - продолжал свои воспоминания Стасов, - был человек великолепный, по прекрасной душе, благородству и энергии своей. Все его у нас любили, от мала до велика, и я думаю, что нет никого из бывших в те времена в Училище, кто не сохранил бы о нем самого благодарного, полного симпатии и уважения воспоминания. Но как профессор, он казался нам тяжелым немецким педантом, со всем своим "римским правом", которого мы никак не соглашались признать чудодейственною силой, долженствующею прочистить, осветить и направить все наши понятия о праве, о всем справедливом, несправедливом, законном и преступном. Нам казалось, что тут излагаются все такие ординарные вещи, которые мы очень хорошо знаем и без всякого классического римского права, наприм[ер], что нельзя строить свой дом на чужой земле, нельзя продавать яблоки из чужого сада, и тому подобные необыкновенные никому неизвестные истины"*(80).

Известный в дореволюционной России адвокат К.К. Арсеньев*(81) обучался в Училище правоведения с 1849 до 1855 года. В своих мемуарах он характеризовал П.Д. Калмыкова, в противоположность В.В. Стасову, как весьма достойного профессора. "Всегда серьезный, почти мрачный, но изысканно-вежливый и деликатный, - вспоминал Константин Константинович, - он поражал нас сдержанно-страстным отношением к своему предмету, выражавшимся во всем - в голосе, тоне, в образной речи, в пафосе, с которым он говорил об уважаемых им ученых... или восставал против несимпатичных ему форм уголовной кары (напр., против смертной казни, против телесного наказания и наложения клейм). Это последнее в тогдашнее время было совсем небезопасно для профессора, но Калмыков не останавливался перед подобными соображениями. Он, очевидно, хотел передать слушателям не только свои сведения, но и часть своего настроения. Не скажу, чтобы это ему особенно удавалось, чтобы мы его всегда понимали, вполне проникались его образом мыслей; кое-что, однако, врезывалось нам и в память, и в душу, и мы выходили из его класса не только с сознанием приятно проведенного времени - как после лекций Загорского*(82) и Вышнеградского*(83), - но с пробужденною на время мыслью, с тяжелым чувством чего-то неладного в окружающем нас мире. Учились мы у Калмыкова усердно и довольно успешно; в его преподавании нам были доступны даже немецкие философские теории, не была страшна даже знаменитая "лестница наказаний", наводившая ужас на столько поколений молодых юристов. Уголовное право было единственным предметом, по которому мы вынесли из Училища не бессвязные обрывки знаний, а нечто стройное и целое"*(84).

Относительно профессора Палибина мнения тех, кто получал образование в Училище правоведения в 40-е - начале 50-х годов XIX века, также расходились. М.М. Молчанов писал о нем: "Никифор Алексеевич Палибин, профессор государственного права - человек правдивый, с приличными манерами и гордой осанкой при весьма невысоком росте. Как звучно при общей тишине неслась его речь, когда уверенным голосом он провозглашал: "Император всероссийский есть монарх неограниченный и самодержавный, коему повиноваться не только за страхом, но и за совестью сам Бог повелевает!" - и слово "Бог" произносилось с таким пафосом, что оно невольно западало в душу каждого из слушателей"*(85).

"Государственное право Палибина, - утверждал в своих воспоминаниях И.А. Тютчев, - представляло какое-то извлечение из первых трех томов Свода законов. Начиналось оно словами: "Император Всероссийский есть монарх самодержавный, неограниченный, повиноваться коему не токмо за страх, но и за совесть сам Бог повелевает". Порядок делопроизводства в Сенате, по словам Палибина, воспитанник Училища должен так твердо знать, чтобы безошибочно ответить спросонья на вопрос: в какой департамент направить дело из такой-то губернии. Курс Палибина, может быть и очень полезный, мне казался не наукой, а каким-то сбором сведений, совершенно лишенных научного характера"*(86).

"Римское право, во всех трех классах старшего курса, читал В.В. Шнейдер - точно так же, как и латинскую словесность, т.е. добросовестно, но неумело, - вспоминал К.К. Арсеньев. - Мы уважали профессора, но не любили его предмет и не отдавали себе даже ясного отчета в необходимости его для юристов. Несравненно ниже Шнейдера стоял Палибин, читавший государственное право. Его курс был ничем иным, как рядом выписок из подлежащих томов Свода законов (1-го, IX-го). Об основных началах государственного права, о фазисах его развития, о положении его в Западной Европе мы не узнавали ровно ничего - зато должны были заучивать предметы ведомства каждого министерского департамента, каждого губернского и уездного присутственного места"*(87).Князь В.П. Мещерский, поступивший в Училище правоведения в 1850-м, то есть спустя четыре года после того, как из него был выпущен К.П. Победоносцев, и окончивший обучение в нем в 1857 году, также положительно отзывался о профессоре В.В. Шнейдере: "Это был и симпатичный, и оригинальный тип, коего в теперешнее время смешно было бы найти и след. В нем жил дух римлянина золотого века Рима и в то же время жил человек со всеми оттенками благородства и деликатности, с одной стороны, и высокого образования - с другой. Хотя он был немец, но никогда никому из нас в голову не приходило на этого старика смотреть, как на немца: он все время в течение трех лет нам представлялся фантастическим римлянином"*(88).

О содержании лекций А.И. Кранихфельда по гражданскому праву, которые читались в Училище в то время, когда здесь учился Константин Победоносцев, свидетельствует изданный профессором в 1843 году учебник под названием "Начертание российского гражданского права в историческом его развитии". Оно давало догматическое изложение гражданско-правовых институтов, сдобренное историческими обзорами. В понимании существа гражданских законов и основных правовых категорий Александр Иванович строго следовал положениям "Свода законов Российской империи". Гражданское право, по его словам, это "гражданские законы, в совокупности взятые, в виде единого целого, выведенного, как общий результат, из отдельных законоположений"*(89). Содержание курса гражданского права А.И. Кранихфельд изложил по системе Свода гражданских законов. Его учебник состоял поэтому из введения и четырех книг: 1) "О правах и обязанностях семейственных; 2) "О правах по имуществам"; 3) "О способах приобретения и укрепления прав на имущества в особенности"; 4) "О правах по обязательствам". В последней книге описывалось договорное право. Сначала давались общие понятия и исторический обзор. Затем излагались действующие законоположения "о договорах вообще", "об обеспечении договоров", "о договорах по имуществам" и, наконец, "о договорах личных".

К.К. Арсеньев, слушавший в начале 50-х годов в Училище правоведения лекции профессора Кранихфельда, утверждал в своих мемуарах, что законы о финансах и гражданское право читались Александром Ивановичем "до крайности плохо; это было нечто в роде палибинского курса государственного права, т.е. перифраза действующих законов, без всяких исторических и догматических толкований. Профессор, вдобавок, был совершенно лишен дара слова и неумел поддержать своего авторитета даже теми внешними средствами, к которым прибегали некоторые из его товарищей. При нем более, чем при ком-либо другом из преподавателей старшего курса (за исключением, конечно, Малиновского), процветало школьничество. Так, например, он имел привычку входить в класс тотчас после звонка и со звонком же приостанавливать лекцию, почти на полуслове, при чем всегда произносилась фраза: "Но об этом в следующий раз". Бывали случаи, когда эта фраза говорилась в полголоса кем-либо из учеников, прежде чем ее успевал сказать профессор; случалось и так, что в момент входа его в класс там не было ни одного слушателя, а через несколько секунд в дверях появлялась голова какого-нибудь шалуна и слышались слова: "Здесь ли почтенный профессор? Началась ли лекция почтенного профессора?" - после чего гурьбою вваливались в класс все воспитанники. Тогда нам все это было смешно, но теперь досадно вспомнить, что в таких малоискусных руках находился такой предмет, как гражданское право. Не менее досадно и то, что нас не умели заинтересовать судопроизводством, хотя его читали бывшие воспитанники училища, знакомые с потребностями учеников - и притом люди очень дельные, заслужившие на службе самую почетную известность"*(90).

Объясняя, почему преподаватели Училища правоведения оказались не вполне достойными своего звания, К.К. Арсеньев отмечал, что "несправедливо было бы винить за это одно училищное начальство. Многие из наших преподавателей были в то же время профессорами Петербургского университета (Шнейдер, Кранихфельд, Неволин*(91), Калмыков); негде, может быть, было и взять лучших. Главная разница между университетскими и училищными лекциями заключалась, я думаю, в том, что те же профессора читали иначе, когда имели перед собою студентов, а не мальчиков (не столько по возрасту, сколько по положению и привычкам). У нас профессор поневоле обращался в учителя, отвечающего не только за знания учеников, но и за тишину и порядок в классе. От него требовали беспрестанного спрашиванья уроков, т.е. чего-то весьма мало сходного с университетским преподаванием. Я нисколько не удивился бы, если бы узнал, что большинство профессоров относилось к нам с некоторым пренебрежением, смотрело на нас сверху вниз"*(92).

Однако в целом преподаватели Училища правоведения оставляли в своих учениках добрую о себе память. Выступая в 1860 году, на 25-летнем юбилее Училища, с речью, К.П. Победоносцев счел необходимым сказать про своих преподавателей: "Они влагали в юные души наши: добрую мысль, доброе слово, доброе предание, завет добрый. Они не говорили нам: наслаждайтесь жизнию и таитесь, когда увидите зло и беззаконие; ведайте бумагу, не тревожьтесь о живом человеке. Нет! Не домом соблазнителей был для нас этот дом, а домом учителей! Нас отпускали со словом "союз", но говорили, что союз для труда, а не для почетных наслаждений"*(93).

Дневниковые заметки, которые Победоносцев вел во время пребывания в Училище правоведения, показывают, что он был прилежным учеником. Воспитанники, проводившие свои дни в безделье, вызывали у него удивление. Так, однажды он написал в своем дневнике: "У нас есть странные люди, которые целый день, целую неделю, целый год кутят и ничего не делают. Днем по будням они болтают, поют, играют в преферанс, в орлянку и в другие игры, пляшут канкан и ругают директора. По праздникам день проводят в трактире за бильярдом, вечера - Бог знает где, - словом, живут настоящею минутой и более ничего знать не хотят"*(94). При этом Константин признавался в своем дневнике в том, что и сам неоднократно совершал предосудительные поступки. "С прошлого года, - сообщал он в одной из своих записей, - возникло и распространилось у нас изобретение, которое, не знаю, дошло ли еще до Москвы. Вместо трубки курят папиросы, так эта штука называется. Еще зимой я дивился, глядя, как Пейкер*(95) фабриковал их, свертывая трубочки из печатной бумаги и наполняя их табаком. Теперь это усовершенствовали; берут карандаш или вроде того палочку, скатывают на ней пластинку тонкой почтовой бумаги, заклеивают края; потом загибают эту трубочку с одной стороны, наполняют ее табаком, загибают снова - и курево готово. Только что завелись папиросы и в продаже в магазине Богосова, в д[оме] Армянской церкви, но у нас только богатые берут оттуда, а прочие продовольствуются самодельщиной. В классе эта манипуляция беспрестанно производится, виноват и я, грешный. Курят в трубу: один увеселяется, а другой караулит"*(96) (курсив мой. - В.Т.).

Жизнь в Училище состояла не только из учебы. Его воспитанники имели достаточно свободного времени, чтобы читать книги, выходившие за рамки учебной программы. 20 января 1843 года Победоносцев записал в свой дневник: "Вечером был у нас в классе обыск, производившийся Кранихфельдом*(97) и Бушманом*(98). У меня поймал инспектор стихи Лермонтова, однако оставил их и советовал держать у Бушмана: "Конечно, Лермонтов поэт, но он умер нехорошею смертью..."*(99).

Пребывавший в Училище в одно время с К.П. Победоносцевым М.М. Молчанов писал полвека спустя в своих воспоминаниях: "Если объем и курс учения не был так обширен, как теперь, то, когда мы были в Училище, очень много времени посвящалось чтению. В некоторых классах были свои библиотеки. Каждый воспитанник вносил в месяц известную сумму, кажется по два рубля, приобретались все лучшие произведения русской, французской и немецкой литературы и потом, при выпуске, книги эти делились по жребию. Романы английские Вальтер-Скотта, Копера и Мариетта, в французских переводах Defaucompret, были излюбленным чтением. Но само собою разумеется, что прежде всего читались корифеи русской словесности: Пушкин, Марлинский, Лермонтов, Гоголь, Жуковский, Лажечников, Масальский, Денис Давыдов, с его - "Бурцов, ёра забияка, собутыльник дорогой, Ради рома и арака - посети домишко мой"*(100).

Помимо чтения художественных книг учащиеся посещали театральные спектакли. 31 марта 1844 года Победоносцев занес в свой дневник: "Отправился в Михайловский театр в намерении развлечь себя в этот вечер. В 7 часов начался спектакль драмою: Le bal masquesous Louis XIV; пьеса пустенькая, которую я, помнится, читал когда-то в "Репертуаре". Но ее оживляла прекрасная игра артистов, которая у французов из ничего умеет занять зрителей"*(101).

Принц Ольденбургский старался разнообразить жизнь воспитанников вверенного его попечению Училища и нередко устраивал для них концерты у себя во дворце. Об одном из них, состоявшемся 16 октября 1843 года, написал в своем дневнике Константин Победоносцев: "Сегодня концерт у принца, и мы все туда идем. Вместо скучного Штекгардта пошел я с римским правом в лазарет. Между тем принц был наверху, во всех классах. Георгиевский спрашивал меня, читал мое сочинение; добрейший старик, но какой устарелый! Спальни все отперты. Желающие бреются там в ожидании концерта.

После всенощной пошли прямо в спальни одеваться. Мы дожидались довольно долго, погода была скверная. За нами приехал, наконец, какой-то длинный ящик, куда все уселись и переехали. По великолепной лестнице взошли мы наверх в богатую раззолоченную залу. Все было уже готово к концерту. Добрый наш принц был тут; принцесса сидела с Толстою в ближней комнате, с нею баронесса Крюднер. После первой половины разошлись мы по комнатам, где были накрыты столы с разными яствами. Пили чай, ели мороженое. Тут же устроены деревянные горы, с которых катались маленькие. Потом началась вторая половина. Наши пели и играли"*(102).

Концерты часто устраивались и в самом Училище: воспитанники показывали свои таланты - кто-то читал стихи, кто-то пел, другие играли на музыкальных инструментах. Директор Училища Семен Антонович Пошман являлся большим почитателем музыки, кроме того, многие учащиеся до поступления в Училище занимались музыкой дома, наконец, музыкой увлекался и попечитель Училища правоведения принц Петр Георгиевич Ольденбургский.

Выпускники Училища правоведения отличались от студентов, окончивших университеты, не только своей аристократичностью, но и братством, которое хранилось ими всю последующую жизнь. Девизом этого правоведческого братства была строка из стихотворения Горация: "Quidquid agis prudenter agas etrespice finem (Что бы ты ни делал, делай это разумно и не упуская из виду цель)". Позднее к этому девизу добавили еще один: "Honeste vivere, neminem ledere, suum cuique tribuere (Честно жить, никого не обижать, каждому воздавать свое)". И.А. Тютчев, обучавшийся в Училище правоведения с 1847-го до начала 1852 года*(103), высоко оценивал нравственный уровень выпускников Училища правоведения. "Мне может быть возразят, - писал он, - неужели же между правоведами нет и не было дурных людей? На это отвечу пословицей: в семье не без урода. Да, к сожалению, есть и между правоведами недостойные люди, но сравните их число с числом почтенных деятелей из правоведов, достигших высших государственных должностей, отправляющих правосудие или трудящихся на иных, более скромных, поприщах, и вы увидите, что нравственных уродов вышло из Училища правоведения весьма немного.

История оценит заслуги принца Петра Георгиевича по отношению к России и в числе их не забудет, что ему Училище правоведения обязано своим существованием. Эта же беспристрастная история отдаст должную справедливость и питомцам Училища, посвятившим все свои силы и способности на служение Отечеству"*(104).

Вместе с Константином Победоносцевым императорское Училище правоведения закончили в 1846 году: князь И.Г. Бебутов, И.А. Веловзор, барон А.Э. Венкштерн, барон Е.Е. Врангель, Н.Б. Керстен, В.Г. и Н.Г. Коробьины, А.И. Котляревский, М.И. Ласковский, О.Г. Лерхе, барон Э.А. Майдель, князь А.В. Оболенский, В.И. Пейкер, И.Г. Полянский, М.Н. Попов, барон В.Ф. Раден, А.А. Сальваторий, Н.А. Слепцов, А.В. Тарасенков, Н.А. Тимрот, И.П. Уланов, бароны В.Ф. и Ф.Ф. Штакельберги, Д.А. Энгельгардт.

На фотографии датированной 1864 годом мы видим молодого человека в формево многом подобной мундиру чиновникатех лет. Стоячий воротник, обшлагана рукавах и пр. все это говорит, что молодой человек мог учиться в Царскосельском лицеи или в училище Правоведения.В целом учащиеся в этих учебных заведенияхимели очень схожую форму. Различалась она цветом воротника и обшлага на рукавах. У лицеистов это был красный цвета у правоведов светло-зеленый при одинаковом темно-зеленом цвете самой формы. Но на черно-белых фотографияхэти цвета чаще всего не отличить. Поэтому остаются только пуговицы. У лицеистов на пуговицах был изображен государственный герб а у правоведов -“сенатский чекан” (Сто́лп зако́на — историческая российская эмблема правоохранительных органов, представляющая собой увенчанную короной колонну с прямоугольным щитком с надписью «закон»). При детальном изучении фотографии пуговицы этого молодого человека были определены как “правоведческие”. Он обучался в училище Правоведения в Санкт-Петербурге.

“Чижик-Пыжик”-легенда.

В Интернете гуляет расхожая легенда о том, что куплеты о знаменитом в Санкт-Петербурге Чижике-Пыжике ассоциируются с учащимися Императорского училища правоведения якобы за их форму с ярко-зелеными воротниками и обшлагами, которая напоминала оперение чижика вкупе за их непомерную гордыню и пристрастие учеников старших курсов к непомерному употреблению спиртных напитков. Конечно, подобная дразнилка могла иметь место, ведь учащимся привилегированного учебного заведения завидовали многие. Но вероятность того что эта ассоциация родилась конкретно в отношении этого учебного заведения очень мала. Этимология образа гораздо “Чижика-Пыжика” старее, чем это знаменитое училище. Ведь пародию «Гнедич, Гнедич! где ты был? На Кавказе …(далее не очень приличный текст)» мы встречаем в письме А. Е. Измайлова фельетонисту Павлу Лукьяновичу Яковлеву, написанном 16 ноября 1825 т.е. за десять лет до того, как появилось училище правоведения. Да и на картине “Зал Училища правоведения с группами учителей и воспитанников”(1840г.) художника С.К.Зарянко мы видим строгие мундиры менее всего походящие на оперение чижа. А пыжиковую шапку они отродясь никогда не носили.

Немного истории.

Императорское училище Правоведения было торжественно и с большой “помпой” открыто 5-го Декабря 1835 года в присутствииГосударя Императора Николая I с Наследником Цесаревичем Александром Николаевичем, Великого Князя Михаила Павловича и высших государственных сановников. Училище было открыто в связи с острой потребностью в квалифицированныхи качественных кадров в области государственного управления и в частности для улучшения личного состава в судебных местах. Огромная роль в создании этого учебного заведения лежит на плечах Принца П.Г.Ольден6бургского. В 1834 году Принц передал Государю Императору (своему дяде) письмо с подробно разработанным проектом нового «Училища Правоведения» вместе с обещанием пожертвовать сумму, необходимую на приобретение дома и первоначальное обзаведение училища. Письмо принца с проектом, от 26 октября 1834 года, государь передал М. М. Сперанскому, с надписью: «благородные чувства принца достойны уважения. Прошу, прочитав, переговорить с ним и мне сообщить, как ваши замечания, так и то, что вами с принцем условлено будет ». М.М.Сперанский совместно с принцем выработал проект Устава и штатов училища, рассмотренный затем в Департаменте законов Государственного совета с участием министров народного просвещения и юстиции.29 мая 1835 года в Государственном Совете были уже рассмотрены и утверждены выработанные принцем, совместно со Сперанским, проект и штаты училища Правоведения, и на третий день последовал Высочайший рескрипт, коим принцу вверялось устройство училища. К концу ноября того же 1835 года купленное на средства принца здание на углу Фонтанки и Сергиевской улицы (ныне улица Чайковского) было переделано и приспособлено для открытия в нём училища (при этом приобретение здания и его приспособление и обзаведение обошлись принцу более чем в 1 миллион рублей). В день открытия училища Высочайшим рескриптом принц был утверждён в звании попечителя училища и пожалован кавалером ордена св. Владимира 2 степени.

Училище Правоведения.

Созданное учебное заведение было элитным. В него имели право поступать только дети потомственного российского дворянства, внесенного в шестую часть родословной книги, дети военных чинов не ниже полковника, гражданских - не ниже статского советника (V -класс). В конце XIX и начале XX веков, когда в России подули ветры перемен, в училище стали принимать детей чиновников Войска Донского, детей дворян-кавказцев, детей судей, делались и исключения для других сословных групп.

В первом уставе принятом 29 Мая 1835 г. (ст. стиль) первый параграф четко определял назначение училища “Для образования юношества на службу по части судебной, учреждается в Санкт-Петербурге Императорское Училище Правоведения ”.Поступающие в училище должны были быть не моложе 12-ти и не старше 17-ти лет. Интересно, что поступающие должны
были представить кроме других документов специально оговоренную справку о привитии оспы.Поступающие должны были пройти совсем не простые испытания - письменные и устные по Русскому, Немецкому и Французскому языкам, арифметике, истории, географии и обществоведению (простите за неологизм). Ученики были казеннокоштными, т.е. за которых платило государство и своекоштными за которых платили родители. В уставе 1838 года говориться, что “На казенное содержание принимаются в Училище дети дворян недостаточного состояния ”. У обеих групп учеников были равные права и обязанности и в частности и те и другиедолжны были прослужить в ведомстве Министерства Юстиции не менее 6-ти (своекоштные 4 года по уставу 1838 года) лет после окончания училища. Единственное отличие, что казеннокоштные не могли покинуть Училище самостоятельно. Уставом 1835 года образование было определено шестиклассным, включая в себя два младших класса (6-й и 5-й) и четыре старших класса. Уставом 1838 года образование было закреплено как семиклассное. Первые четыре класса (7-4) получили название “Подготовительного курса”а последние три(3-1) - “..окончательными, или собственно юридическими …”.

В подготовительных классах обучались следующим дисциплинам:1)ЗаконБожий и Церковная История, 2) Языки: Русский и Славянский, 3) Латинский, 4) Немецкий, 5) Французский, 6) История всеобщая и Российская, 7) География, 8) Математика, 9)Естественная История и Физика, 10)Логика и Психология.Факультативно преподавались Английский и Греческие языки “…тем воспитанникам, которые имеют к сему особую охоту и способности”. В “окончательных” классах преподавались следующие предметы: 1) Энциклопедия законоведения, 2) Римское право, 3)Государственное право, 4)Гражданское право и межевые законы, 5)Уголовное право, 6)Судебная медицина, 7)Судопроизводство, 8)Местные или провинциальные законы, 9) Законы финансовые и полицейские, с предварительным изложением политической экономии, 10) Юридическая практика - гражданская и уголовная, 11) сравнительное законоведение. Были и дополнительные предметы - “… разные искусства, в штат Училища поименованные”. Мы видим, что образование в Училище представляло собой комбинацию гимназического и университетского обучения.

Не взирая на привилегированность учащихся в училище (согласно параграфу 56 Устава 1838 года) допускались телесные наказания, правдатолько для учащихся младших классов. Например, применялось сечение розгами, но подобного вида наказания применялись на практике очень редко. Константин Петрович Победоносцев в своем дневнике записал следующее «30 октября. В VI классе Пьянова высекли за то, что он подменил балл. Это еще первая в нынешнем году экзекуция ».

С 1-го по 20 Июня (ст. стиль) в каждом классе проводились экзамены(“испытания ”) по пройденному в течении года материалу.На экзаменах для оценки учащихся применялась бальная система. Максимальная оценка была 12-ть баллов. Для перехода в другой класс требовалось получить оценку не ниже 8-ми баллов.Результаты экзаменов (результаты вычислялись как средняя величина результатов полугодового экзамена - “репетиции” и самого выпускного экзамена)в выпускномклассе Училища определяли, какой чиновничий класс получит выпускник.Это мог быть - IX Титулярный советник, X - Коллежский секретарь или XII - Губернский секретарь (XI - класс действовал до 1834 года). Воспитанники, успешно окончившие училище пользовались правами чиновников 1-го разряда, воспитанники уходящие из училища, неокончив обучения, из высших классов(3-1) считались чиновниками 2-го разряда. Воспитанники окончившие училище должны были в течение трех лет после окончания училища являться каждый год в Училище (или в университеты и гимназии в других городах) для испытания в тех предметах, которые будут назначены Советом Училища.

Форма

Первое формальное описание формы учащихся встречается в уставе 1838 года в виде двух параграфов.

“ 64. Воспитанники имеют мундир темно- зеленый с светло-зеленым суконным ворот-ником и обшлагами и с черною выпушкой на воротнике. Пуговицы золоченые, с изобра-жением Сенатского чекана; панталоны по цвету мундира; шляпа треугольная. Воспитан-ники окончательного курса имеют па воротнике мундира по одной золотой петлице, а начального курса по одной серебряной. Воспитанникам старшего или 1 класса, предоставляется право носить пехотные шпаги без темляка.

65. В самом Училище воспитанники носят куртки такого же цвета, как в мун-дир, с разрезным воротником без петлиц. Старшие в классах имеют на оном особое отличие. Панталоны при куртках в зимнее время полагаются суконные серые, а в летнее нанковые такого же цвета. Все воспитанники имеют тёмно-зелёные шинели, с светло-зелёным суконным воротником .”

Высочайшее утвержденное описание формы одежды воспитанников Императорского Училища Правоведения.

Головной убор.

Шляпа по образцу, Высочайше утвержденному для чиновников гражданского ведомства, с золотою пет-лицею.

Полукафтан — тёмно-зелёного сукна, однобортный; полы, смотря но росту воспитанников, от семи до де-вяти вершков от талии, так чтобы нижний край был па четыре вершка выше колена. Сзади полы заходят одна на другую на один вершок; ширина лифаодин и три четверти вершка. От лифных пуговиц, вдоль пол, имеются карманы, прикрытые продольными кла-панами (темно-зеленого сукна с светло-зеленою выпуш-кою) длиною в пять вершков. Пуговиц всего спере-ди девять, на обшлагах шесть, па лифе две и на концах карманных клапанов две.

Воротник скошенный, светло-зеленого сукна, с чер-ною суконною выпушкою по верху и по откосам, с одною петлицею — для старшего курса из золотого га-луна, для младшего—из серебряного.

Обшлага без клапанов. Светло-зеленого сукна. Старшие воспитанники в классах получают по три пет-лицы, а подстаршие по одной петлице на каждом обшлаге из того же галуна, из которого имеют петлицу на воротнике.

Подкладка темно-зеленая.

Для воспитанников 1-го класса, коим полагается шпага, идет, на три вершка ниже тальи, на левом боку, поперечный прорез в полтора вершка.

Шаровары — суконные темно-зеленые. Вверху пояс, к которому пришиваются шаровары небольшими складками. Спереди имеется прорезь, а по бокам кар-маны.

Плащ—темно-зеленого сукна, но образцу, Высочайше утвержденному, но без погонов; по бокам воротни-ка светло-зеленые суконные петлицы с пуговицами.

Подкладка черная тифтиковаяподвесь плащ.

Шпаги — для воспитанников 1-го класса остаются прежнего образца.

Куртка с брюками,-для домашнего употребления, остаются без изменений.

Фомой гордились. Она показывала всем окружающим высокий статус того, кто ее носил. Вот что вспоминал Модест Чайковский о своем знаменитом брате «…Но была одна деталь в форме, которую Петр любил и которой гордился, — фетровая шляпа с золотой петлицей. Правоведская треуголка для массы окружена почти таким же ореолом великосветскости, как каска пажа и красный воротник лицеиста. Я упоминаю здесь об этом потому, что это неосновательное предубеждение породило и некоторый оттенок тщеславия в самих правоведах и имело, хотя и слабое, но несомненное значение в жизни Петра Ильича этого периода ».

Понятно, что достаток учащихся был разный, поэтому и форменная одежда выглядела по-разному у детей богатых родителей и не очень. Вот что вспоминает Стасов Владимир Васильевич. “По неизменному правилу всех казенных училищ, мы получали от нашего училища все платье и белье. В этом ни исключений, ни разницы никакой не существовало. Но теплую шинель должен был себе заводить каждый сам. Что это такое значило? И на что это нужно было? Неужели при остальных громадных расходах мог составить великую важность расход на несколько шинелей? Стоило только записать в смету эту ничтожную добавочную трату -- и единым почерком пера, без всяких разговоров, она была бы утверждена. Но этого не случилось, и теплые шинели у целого училища были -- свои. Что же из этого произошло? То, что разные папеньки и маменьки почувствовали потребность не ударить лицом в грязь со своим сынком и шили ему великолепную шинель с бобровым воротником и отворотами, с ярко сияющими золочеными пуговицами "совершенно как у настоящего гвардейского офицера". И все, и маменька, и папенька, и сынок чванились и парадировали, когда приходило воскресенье, и их "Alexandre" или "Georges", дождавшись конца обедни, молодецки набрасывал пышную свою шинель на плечи и триумфатором сбегал по лестнице на подъезд. На что нужно было давать повод к этому дурацкому чванству, на что надо было терпеть его? Иные бедные провинциалы уже и так насилу справлялись с тем, чтоб из своей далекой и бедной глуши послать в Петербург своего мальчика и устроить его в знаменитом Училище правоведения, а тут не угодно ли еще добывать ему шинель, да еще непременно "с меховым воротником"! Наконец бедные провинциалы кое-как справили ее, они воображали, что их Сережа или Евграфушка и нивесть как счастлив с этой шинелью, так тяжело им доставшейся. Но они того не знали, сколько насмешек и хохота родила потом эта самая шинель, с ее кошачьим или собачьим крашеным, на манер соболя или бобра, воротником, как над нею потешались те дрянные мальчишки с холопскими понятиями, которых в каждом училище всегда наверное целая куча. Вы скажете: какие пустяки! какие ничтожные, ничего не значащие уколы пустейшему самолюбию! -- Да, незначащие; однако самолюбие это есть, и уколы ему, ох, как больны, особливо в первые, свежие годы, да еще так часто, так регулярно -- всякую неделю, всякое воскресенье, именно в ту минуту, когда надо отправляться домой, к родственникам или родителям. И ни за что не смей им рассказать, что вот как из-за этой проклятой шинели надо было их выгораживать, их защищать -- нет, тут будь с ними мил, и приятен, и весел. Сколько конфиденций подобного рода слышал, наверное, каждый из нас в откровенную минуту дружбы! ”

Чайковского ул., 1
Фонтанки наб., 6
Оружейника Федорова ул., 2
Архитекторы: Мельников А. И.
Год постройки: 1835, 1895-1910
Стиль:Классицизм

Училище правоведения. Фонтанки наб. д. 6 / Чайковского ул. д. 1
1835 г. - арх. Мельников А. И.
1895, 1909-1910 гг. - арх. Сюзор П. Ю. - перестройка, правая часть
Здание с колоннами и угловыми куполами - Императорское Училище правоведения. Дом занимает целый квартал.
В XYIII в. на этом месте существовал Прачечный двор.
В 1835 г. по инициатеве и частично на средства принца П. Г. Ольденбургского было открыто учебное заведение университетского типа - Училище правоведения - для подготовки юридически образованных чиновников (для детей дворян). Обучение длилось 7 лет. Окончившие училище получали звания от губернского секретаря до титулярного советника.
Для училища был куплен дом Неплюева. Арх. А. И. Мельников создал проект перестройки - застройка разрыва между корпусами, фасад оформил портиком, дворовые флигели, дом. церковь. В память матери принца Ольденбургского вел. кн. Екатерины Павловны в 1835 была освящена церковь св. Екатерины - храм располагался в средней части третьего этажа.
Попечитель училища - принц Петр Георгиевич Ольденбургский - ближайший родственник императорской семьи. С 1860 г. он возглавлял IV отделение императорской канцелярии - благотворительное ведомство. Вкладывал энергию и средства в создание больниц, приютов, учебных заведений.
В 1836-1840 гг. В. П. Стасов отделал ряд внутренних помещений, включая большой зал и домовую церковь. (не сохр).
В левом и правом крыле училища находились квартиры преподавателей и служащих. Училище существовало до 1917 г. Его окончили 2153 чел. Среди них: писатель И. С. Аксаков, поэт А. Н. Апухтин, ученый-биолог В. О. Ковалевский, композиторы А. Н. Серов и П. И. Чайковский, художественный критик В. В. Стасов и его брат известный юрист Д. В. Стасов, архитектор Г. П. Сюзор, ученый В. О. Ковалевский, шахматист А. А. Алехин.
В 1893-1895 и 1909-1910 гг. Сюзор Павел Юльевич перестроил здание - убрал 2 средние колонны портика и сделал новый главный вход. Фронтон заменили ступенчатым аттиком, изменили форму купола. Сохранены основные пропорции и черты здания по проекту Мельникова.
В 1920-х гг. здание занимал Сельскохозяйственный институт. Здесь же жили преподаватели. В кв. 8 - 1928-1948 А. М. Иннокентьевич - основатель гематологии в СССР.
Во второй половине 1822 г. в кв. З. жил Батеньков Г. С. (1793-1863) декабрист
В 1884-1918 жил Федоров В. Г. (1874-1966) - конструктор, оружейник.
В главном здании 1960-1970-х гг. находился НТ и ПО "Ленэлектронмаш", а с 1960-х гг. разместился "Ленгражданпроект".
В левой части здания на месте бывших жилых квартир сейчас находится Экономико-математический институт РАН.
Левее здания училища на принадлежащем ему участке находилось 1-этажное здание училищного лазарета. В 1861 г. арх Львов В. П.
В 1938-х гг на его месте построены бани по проекту Александра Ивановича Гегелло - председателя союза арх. Ленинграда.